— А Сорокин, значит, командует, и снимать его не собираются?
— Так точно.
Полковник задумался. Петров вновь робко взмолился:
— Простите меня, господа офицера. Я буду помогать вам.
— А ты прощал? — возмутился Калядин. — В ночь на двенадцатое сколько офицеров расстрелял?
— Я не участвовал. Я дежурил в Совете.
— Сам не стрелял — другим приказывал, — сказал Солоцкий. — Bce Военно-полевой офицерский суд.
— Яков Александрович, назначаю вас председателем суда, — сказал Шкуро с неожиданным для присутствующих удовлетворением в голосе: будто нашел весьма удачное решение сложной задачи, Выберите сами офицеров членов суда.
— Обязательно включите Гензеля, — категорически настоял Солоцкий. — Его расстреливали в ту ночь.
Вопреки советам назойливого подъесаула включать Гензеля не следовало бы, но у полковника поднялось настроение:
— Пускай заседает. Отомстит за своих.
С офицерами Шкуро попрощался дружески, с улыбкой посоветовал дать хороший отдых казакам и многозначительно добавил:
— Пускай силы набирают — на днях пойдем на Ставрополь.
Солоцкий, направившийся было к дверям, остановился, удивленно взглянул на командира — не шутит ли? Нет, тот говорил вполне серьезно.
Вечером Шкуро сидел один и под звуки дождя, зловеще-монотонно бьющего по крыше, рассматривал карту — выбирал путь на Тихорецкую, к Деникину. Здесь же, через несколько комнат, заседал трибунал, и полковник представлял, как будут под дождем расстреливать комиссара Петрова. Не проходило беспричинное раздражение, и мучительно хотелось напиться со своими кубанцами, но нельзя — донесут командующему Добровольческой армией, и не будет тебе ни генерала, ничего. Тот же Слащов донесет. Или Солоцкий. Очень уж он для казака аккуратненький; лошадь напоказ, перчатки…
В дверь постучали, часовой сунул голову, доложил, чего пришел господин полковник Слащов. Тот принес напечатанный на машинке приговор офицерского суда. Шкуро прочитал одно слово: «к повешению».
— Утверждайте, Андрей Григорьевич.
— Все члены суда были согласны?
— Все.
— Что говорили?
— Солоцкий доказывал, что надо уничтожать всех, зараженных большевизмом, иначе Россия погибнет. Гензель — о расстрелах офицеров в Ставрополе, о том, как самого к стенке ставили. Калядин — о народных деньгах, которые Петров пытался передать московским большевикам. Некоторые молчали, но с приговором согласились все: повесить.
— Как я могу утвердить этот приговор? — задумчиво сказал Шкуро, глядя на карту. — Вы написали: «Именем Кубанского народа и армии…» А народ, может, не хочет, чтобы казака повесили. Положу я пока эту бумагу в стол и подумаю, а мы с тобой давай по карте посмотрим дорогу в Тихорецкую.