— Ты что сидишь сиднем?
Согнувшись от кручины, парень надел попрошайский костюм, пристроил за плечи мешок и задвигал костылями. Но случилось так, что на выходе из деревни он натолкнулся на «костоправа», которому хотелось покалякать.
— Значит, опять в дорогу?
— А тебе-то что?
— Да ничто, милок.
Парень постоял, злобно впившись в него глазами. Потом буркнул:
— Это из-за тебя я стал таким.
— Чего-чего? Из-за меня?
— Скажи спасибо, что старик, а то я бы тебе показал как мужик мужику.
В углах губ у него собралась пена, из глаз сыпались искры. «Костоправ» постарался подойти к делу осторожно, подробно объяснил парню все про его ногу с медицинской точки зрения. И когда понял, что вполне оправдался, закончил, сам не зная зачем:
— Только ты знай, что кой-кому хотелось, чтобы ты остался инвалидом. Ты таким и остался, только я все равно сделал все, что мог.
— А кому это хотелось?! Кому? Скажи хоть теперь, будь хоть раз человеком.
Удар был так силен, что Рольяс сразу свалился, а костыль переломился пополам. Когда произвели вскрытие, судейские чиновники и сам врач говорили, что сила в ударе была лошадиная.
Жаль было, что Рольяс не мог этого уже слышать и опять исполниться самодовольством оттого, что в шестом его сыне, по словам этих господ, была сила тяжеловоза.
Деревня была — темный покой оливковых рощ и гранита. В долгом течении незапамятных лет люди рождались, жили и умирали там наподобие плодов и животных. Их мечты приноравливались к их жребию, и люди, даже если знали, что страждут, страдали безропотно. Зимою холод воспалением легких вырезал слабосильные побеги. Летом же лихорадки добирали остальное. Раз деревенская порода делалась чистой, так народ был, разумеется, как из стали, о чем шла слава далеко вокруг. Холода и жара тем не менее все косили людей. Но буде не всю деревню разом, то было ясно, что умирает тот, кому умереть суждено. А если так — терпение. Поскольку же, кроме прочего, чуть не все семьи были многолюдны и малодостаточны, прикрыть лишнюю глотку за столом и в тяжбе было от смерти благодеянием.
Покуда однажды зимою не свалился, в жару и хрипе, единственный сын Ромао. К тому времени, однако, перекупщики овец и свиней, заходившие в деревню, принесли откуда-то издалека туманную весть, будто какой-то только что выучившийся врач знает безошибочное средство от воспаления легких. Блеснула надежда, и Ромао взял плащ, палку — и пошел. Его не было целый день и целую ночь. Но назавтра в полдень он явился, ведя под уздцы докторскую лошадь. Доктор нырнул во мрак лачуги, а вокруг, напрягшись от внимания, теснился набежавший народ. Полчаса спустя Ромао опять появился на пороге с лекарем.