<…> Сергеем Герасимовым – не только режиссёром-постановщиком, но и автором сценария – создан фильм, серьёзный по глубине и важности заключённых в нём вопросов нашей современной жизни. Сегодняшняя Сибирь предстала с экрана могучей и прекрасной. Немало найдено нового и ценного для развития жанра романа в кино. Это – фильм надолго».
После этой статьи Александра Мачерета о Шукшине в «ЛР» нет ни слова до начала октября. Зато в номере 42 от 16 октября 1970-го мы видим сразу два шукшинских рассказа – «Сапожки» и «Петя». Рассказы сопровождены фотографией автора и иллюстрациями Ю. Герасимова.
Прежде чем обратиться к опубликованным рассказам, посмотрим, что предшествовало их появлению в «Литературной России».
Может быть, это совпадение, но в № 38, также после долгого отсутствия, публикуется ещё один бывший «новомирский» автор Василий Белов. Он выступает с тремя юмористическими новеллами из цикла «Случайные этюды»… № 40 почти весь посвящён 75-ю со дня рождения Сергея Есенина, любимого шукшинского поэта. Вроде бы в этом юбилее нет ничего необычного, но в череде бесконечных материалов, призывающих к ударному труду, к покорению природы, статьи о Есенине в сороковом номере, его стихотворения воспринимаются и сейчас, как глоток свежего воздуха… А главное, № 41 мы находим большую статью Всеволода Сурганова «Вологодская школа», речь в которой ведётся главным образом о прозе Василия Белова, с которым Шукшин был дружен ещё с середине 60-х годов.
Есть в статье Сурганова и упоминание о самом Шукшине, пусть и через запятую, но в той ситуации наверняка и для Василия Макаровича и для газеты очень важное, что называется, знаковое. Всеволод Сурганов выстраивает ряд писателей, объединённых одной темой, одним нервом. Поводом для этого стал переезд «некоторое время назад» Виктора Астафьева из Перми в Вологду, который «захотел жить и работать рядом с художниками, наиболее близкими ему по творческой манере, по образу мыслей, житейскому опыту и пристрастиям».
«Школа» начинается тогда, – определяет Сурганов, – когда черты её и приметы, связанные с краем, её породившим, вдруг обретают особый смыл и содержание. Они вроде бы и остаются на первый взгляд такими же, до мельчайшей детали верными родной почве, и всё-таки вырастают, раздаются на всю страну, и в них начинает звучать некий далеко слышный голос и зов самого Времени. И уже неважно, откуда берёт свой род внявший ему, откликнувшийся на этот зов художник, а важны именно этот отклик, эта перекличка, это тяготение. <…> Намой взгляд, сюда же (к «условно вологодским» писателям –