Таким образом, Византия была, по сути, классической империей с сохранившимися языческими чертами. Когда Константин XI был провозглашен императором, империя уменьшилась до города-государства и находилась в безнадежном положении – в окружении турок, собиравшихся пробить стену с помощью пушки, которую он не мог себе позволить ни купить, ни изготовить, самый христианский из императоров обратился по-гречески к своему народу и призвал доказать, что они истинные римляне. Сделав это, он подвел итог истории, начавшейся в 390 г., то есть 1123 года назад, и идентифицировал византийцев с их славными предками-язычниками – греками и римлянами.
Это языческое наследие часто спрятано в окружившей его со всех сторон христианской культуре. Среди множества книг, прочитанных патриархом Фотием, по его словам, были пирронические труды Энисидема (забытый греческий скептик), работы Галена и Орибасия, врача Юлиана Отступника, а также 65 подлинных речей Демосфена, которые патриарх использовал в повествовании о жизни и временах великого оратора. Комментарии к гомеровским эпосам архиепископа XII в. из Фессалоник Евстафия являются примером самого тесного контакта с древним стихом. Как правило, византийские интеллектуалы считали сочинения древних авторов выше своих собственных (скромность, достойная подражания). Это не значит, что они никогда не критиковали своих знаменитых предшественников. Они читали, редактировали и комментировали самые разные дохристианские тексты и тем самым помогли сохранить их до наших дней. Кто знает, сколько их дошло бы до нас в ином случае.
Византийская научная активность стала возможной благодаря образовательной системе, которая основывалась на древнегреческой программе и поддерживалась глубокими знаниями выдающихся языческих текстов. В то время как церковь добавляла собственный компонент из теологических и духовных писаний, он никак не мог соперничать с подготовкой, обеспечиваемой изучением древних материалов. Светская практика веками проникала во все части империи. При благоприятных обстоятельствах она вела к оригинальному и сложному анализу, как, например, в стихах монахини Кассии или монаха Иоанна Геометра, трудах епископов Иоанна Мавропода (он же Мавроп, Мавропус) и Георгия Хиониада, Анны Комнины и членов ее литературного кружка, философов Михаила Пселла и Георгия Гемиста Плифона. Как показал Иоанн Мавропод в молитве за души Платона и Плутарха, византийские интеллектуалы высоко ценили моральные качества некоторых дохристианских авторов.
Византийцы, не имевшие серьезного образования, тоже проявляли любопытство к трудам древних авторов, интересовались, как строились их города, о ком сделаны дохристианские надписи, кого изображают скульптуры. Эти философы-самоучки изучали другой аспект языческого прошлого, занимались идентификацией античных зданий, памятников и бюстов, которые продолжали украшать города Ближнего Востока даже в позднем Средневековье. Разумеется, они нередко ошибались, путали античные идеи и христианские. К примеру, они считали, что Афина, богиня-девственница, была прообразом Девы Марии – Богоматери. Но языческая приверженность Плифона Зевсу, результатом которой стала его литургия древним богам, не могла бы расцвести столь пышно, если бы не существовало давней традиции изучения Древнего мира.