— Ровно через год, минута в минуту, мы с вами будем пить шампанское в нашем замке в Испании! И могу поспорить, что оплатите этот аперитив вы, а не я!
Чтобы выиграть ее пари, нам пришлось каждый уик-энд вылетать в Испанию, на Средиземноморское побережье, где мы в конце концов приобрели огромный дом с зубчатой башней, снисходительно именуемый жителями соседней деревни «el castel»[19]. Такой образ жизни требовал полного и безоговорочного отрешения от всего остального, так что когда я наконец подарил ей ребенка, которого она просила у меня каждое утро, мне уже было ясно, что придется продать гаражи, ликвидировать свой бизнес и всецело посвятить себя этой, главной, обязанности. Я сознавал, что ее безумие может в один прекрасный день пойти вразнос; конечно, я уповал на то, что все как-нибудь образуется, но ради ребенка должен был подготовиться к любому исходу, ведь теперь речь шла не только о моей личной судьбе, но и о судьбе нашего маленького сына, а обратный отсчет, вполне возможно, уже начался. И на этом спящем вулкане под названием «вполне возможно» мы ежедневно танцевали и веселились.
Метаморфозы с Мамочкой начались вскоре после всех этих празднеств.
Сперва это было почти незаметно со стороны — просто в воздухе вокруг нее повеяло какой-то переменой настроения. Ничего явного мы не видели — скорее, смутно ощущали. Это были какие-то совсем пустяковые перемены — в ее жестах, во взмахах ресниц, в аплодисментах, словно она сбилась с привычного ритма. Да, не стану врать, вначале мы ровно ничего не увидели, только почуяли. Но успокоили себя тем, что ее экстравагантность сделала еще один шажок, поднялась еще на несколько ступенек, достигла нового уровня. А потом она начала раздражаться чаще прежнего, и теперь это состояние длилось дольше, но нас и это не встревожило. Она танцевала так же регулярно, разве что более самозабвенно и бурно, но и в этом не было ничего тревожного. Она стала пить немного больше коктейлей, иногда даже по утрам, но дозы спиртного были почти прежними и не выходили за пределы нормы. Поэтому мы продолжали вести тот же образ жизни, с праздниками и поездками в испанский рай.
Так писал мой отец, рассказывая о том, что произошло.
Но вот однажды раздался звонок в дверь, который открыл новую грань натуры моей матери. Вернее, открыл ее не звонок, а звонивший. Этот человек со впалыми щеками, с тем особым цветом лица, который вырабатывается только конторской работой, и с чувством долга, который накладывает отпечаток даже на фасон габардинового плаща, — словом, чиновник налоговой службы — разъяснил моим родителям, что они давным-давно не платят налогов, настолько давно, что долговых квитанций хватило на толстенную папку, которую он и держал под мышкой, поскольку его память их уже не держала. Мой отец тут же набил свою трубку, улыбнулся и стал искать чековую книжку в ящиках комодика, над которым висел портрет прусского всадника. Но трубка выпала из Папиных зубов, когда налоговый человек назвал сумму долга плюс еще какую-то мелочь — пеню за просрочку. И оказалось, что даже эта пеня была огромной, а уж сумма основного долга оказалась вообще сногсшибательной. Притом физически сногсшибательной, потому что Мамочка так яростно кинулась на налогового человека и толкнула его, что сшибла с ног, и он упал — в первый раз. Отец попытался ее успокоить, потом мощным рывком поднял налоги за шкирку и извинился — чисто формально, не особо унижаясь перед ними. Однако налоговый человек, кажется, рассердился всерьез и, заикаясь, прокричал: