На пороге хижины Евгений Романович и Дорош остановились.
Внутренний вид жилья поразил их. В одному углу хижины были свалены самодельные сети, в другом грудой лежали какие-то лохмотья, на них, разметавшись, спал голый ребенок. Посередине невысокой горкой возвышались рыбьи кости, от них шел тяжелый, зловонный запах. Уродливые тени метались по стенам.
Мужчины, сопровождавшие моряков, по-прежнему хранили бесстрастное молчание.
— Н-да, неказистое жилье, — вполголоса произнес за спиной капитана первого ранга Аким Кривоносов.
Егорьев оглянулся на него, но ничего не ответил.
Они возвратились к костру, и Егорьев начал торопливо извлекать из карманов взятые, очевидно, на всякий случай пачки галет, пакетики с ржаными сухарями, потом вытащил портсигар и опорожнил его, оставив себе только одну папиросу. Евдоким Копотей и Кривоносов переглянулись и тоже стали опустошать свои карманы: куски сахара, пачки галет и табака они молча сложили в одну кучку на земле, неподалеку от костра.
Дорош пошарил в карманах, но ничего подходящего не нашел и досадливо крякнул. Минуту подумав, он извлек из бокового кармана кителя горсть французских монет — все, сколько их у него было, — и протянул одному из мужчин.
Егорьев поклонился сидевшим у костра, те ответили ему сдержанными возгласами, и он, повернувшись, быстро, крупными шагами пошел к берегу.
Было уже совсем темно. Отсюда, с берега, корабли эскадры теперь почти не угадывались, они словно исчезли в этой осязаемо-густой ночи, и только фонари на их мачтах казались звездами, во множестве опустившимися к самой воде.
Ровно и монотонно шелестела волна, взбегая на пологий берег и снова скатываясь с него; поскрипывал днищем на гальке чуть покачивающийся вельбот.
И от этой торжественно-молчаливой, совершенно необычайной ночи, и от этих низких звезд на мачтах эскадры, и от всего только что увиденного здесь, на берегу, Дорошу стало как-то не по себе; тихая и печальная задумчивость овладела им. И снова — в который раз за время плавания! — припомнился ему тот старик на курской дороге.
За все время, пока вельбот шел к кораблю, никто не проронил ни слова. Только Аким Кривоносов не удержался, вздохнул и задумчиво сказал вполголоса:
— А все ж таки, наверно, нет на земле места, где бы хорошо жилось бедному человеку!..
Один из матросов-гребцов предостерегающе дернул его за рукав: тише! Но ни Егорьев, ни Дорош, казалось, не слышали ничего.
Поднявшись по трапу, Евгений Романович не ответил обратившемуся к нему с каким-то вопросом Небольсину и быстро прошел в свою каюту.