В рубке снова наступила напряженная тишина.
Тишина? Но какая же может быть тишина, когда все наполнено звуками — резкими, отчетливыми, хлесткими. Рокочет вода, убегая за борт. Скрежещет под ударами волн обшивка. Жалобно взвывает винт, вдруг повисающий над черной бездной…
И все-таки в какую-то минуту все на мостике ощущают: а ведь становится тише!
— Тише? — не то удивленно, не то обрадованно говорит штурман Гончаров.
— Верно, тише, — во все лицо улыбается Белоконь.
— Отметить время, — приказывает командир корабля.
3
Запомни эту свою первую штормовую вахту, лейтенант Слава Белоконь. И когда придет к тебе пора — а она приходит к каждому, — пора вспоминать и взвешивать все, чем ты жил, — пусть увидится тебе этот вечер: он многому научил.
Начать с командира корабля: сколько Белоконь к нему ни приглядывался, он так и не сумел понять: действительно Листопадов — человек без нервов или это — огромная, годами тренированная выдержка?
Или тот же Гончаров, симпатичный, мягкий человек; ведь он почти такой же молодой, как Белоконь, года на три-четыре старше, не больше, а вот и вида не показывает, что устал: ведь весь шторм на ногах, без отдыха…
Или капитан-лейтенант Шамшурин. Что там скрывать, Белоконь недолюбливает помощника командира, какой-то он стал черствый, равнодушный ко всем и всему. Но и он — позавидовать можно, как молодцом он держится, все время в хлопотах по кораблю. Вот что значит — офицерские качества.
А у него, у Белоконя, их нет, это уж теперь ясно: какого труса праздновал в первые минуты шторма, вспомнить — и то стыдно. И сейчас тоже: нет-нет да и со страхом глянет на черное, клокочущее море, и что-то засосет у него под ложечкой, тоскливое, стыдное…
Что ж, собственно говоря, его вряд ли можно было упрекнуть: он ведь никогда прежде не думал, что станет офицером, да еще морским. Приходил тут недавно один, из газеты: очерк ему нужно было написать о молодом офицере. В шутку, что ли, но командир назвал ему Белоконя. Тот, из газеты, спрашивает: «Вы, товарищ лейтенант, должно быть, с детства мечтали о море?» Ничего себе, свежий вопросик! «С пеленок!» — обозлился Белоконь. А потом ему стало неловко: ни за что обидел хорошего парня. Белоконь помялся и спросил: «Может, вас что-нибудь другое интересует?» Чудак парень, как это расскажешь ему, что и сам он еще ничего до сих пор толком не знает: к чему стремится, чего хочет, о чем мечтает.
Об одном только он мог бы сказать: о своей любви к Олимпиаде и о том, как он по ней тоскует, — но об этом разве говорят?..
Страшно подумать: он мог бы прожить жизнь, не зная, что она есть на свете, — ведь Олимпиаду щедрая жизнь дала ему совершенно случайно.