Бравин, завидев Дороша, весело подзывает его:
— А, Алеша, подсаживайся сюда…
Дорош пробирается к Бравину и опускается в кресло рядом с ним.
— Зачем вызвали? — спрашивает он негромко. — Тебе неведомо?
Старк осуждающе поводит взглядом в его сторону: что еще за фамильярность?
Особняком ото всех, поодаль, сидит Ильин. При появлении Дороша он презрительно, чуть приметно усмехается.
— Зачем вызвали, не знаешь? — вполголоса повторяет Дорош. Бравин поводит плечом: кто ж его знает? Посидим, послушаем.
Некоторое время в салоне держится напряженная, неестественная тишина, и Дорош, сознание которого с особенной отчетливостью фиксирует сейчас все происходящее вокруг, каждую деталь, каждую мелочь, с горечью думает: «В бой идем, а так и нет единства между нами…»
На палубе, за дверью, слышатся твердые шаги, и Небольсин вдруг резко поднимается:
— Господа офицеры!..
В салон входит командир крейсера.
2
Матрос второй статьи Ефим Нетес решил дезертировать с крейсера. Он, конечно, понимал, какое наказание ожидает его, если побег не удастся: законы военного времени, да еще в боевом походе, беспощадны. Но и так продолжаться дальше не могло.
«Убегу! — в отчаянии думал он. — Благо, земля недалеко. Вот только стемнеет — прыгну за борт, а там будь что будет. Куда угодно, хоть к черту в зубы, лишь бы здесь не оставаться…»
Ну вот ведь так подумать: в чем он, Нетес, виноват, если вырос хилым и слабосильным, одна хвороба кончалась — другая начиналась, и так год за годом, до самого призыва на действительную службу!
Мать жалела болезненного Ефима, водила его по знахаркам, поила настоями каких-то трав, но все было напрасно.
Знахарки уж несколько раз предсказывали, что нет, не выживет он, потому что такие — светлоглазые — не жильцы на свете, и мать мало-помалу примирилась с этой мыслью: что ж поделаешь, на все божья воля. Но Ефим — бледный, узкогрудый, золотушный — каким-то чудом выживал, и тогда мать истово отбивала поклоны у темных икон, благодарила всех святых и угодников за очередное спасение сына.
Отец молча, презрительно поглядывал на Ефима и лишь однажды бросил походя: «Ефимка — ломоть отрезанный, для нашего мужицкого житья негож». С тех пор он словно перестал замечать сына, а всю любовь свою обратил на меньшего — крепыша Васятку, песенника и озорника.
Никогда не думал Ефим, что возьмут его, такого, на военную службу, да еще во флот. Все получилось неожиданно быстро: мать не успела и поплакать на плече у сына, как новобранцев погрузили в теплушки, яростно вскрикнул разгоряченный паровоз, и состав покатился вдаль, увозя Ефима к неведомому берегу неведомого Балтийского моря.