Эта пытка закончилась только с приходом утра, когда меня разбудили, чтобы ещё раз отвести в комнату для допросов. На сей раз идти туда я не торопился, справедливо возмущаясь, что вчера уже всё рассказал «той вашей девочке», а сегодня хотел бы отоспаться перед переездом в следственный изолятор, но доводов моих никто не слушал. На мои реплики вообще не обращали никакого внимания.
И лишь войдя в кабинет, я понял, в чём была причина такого немногословного поведения со стороны конвоя. У меня самого незамедлительно пересохло во рту, и поток ругательств в одночасье иссяк. За столом, пристально глядя мне в глаза, сидел зрелый мужчина в генеральской форме.
Дверь помещения захлопнулась, отрезав мне путь к спасению, и я вынужденно опустился на табуретку напротив генерала. Ничего не говоря, мужчина внимательно сверлил меня взглядом. Это продолжалось минуту, не дольше, но за эти мгновения моя голова успела наполовину поседеть. Наконец, сжалившись, он показательно выложил перед собой протокол моего допроса и заговорил:
– Что ж, кто у нас тут… Александр Константинович, – хотя он и назвал меня по имени-отчеству, в интонации его голоса сквозила издевательская, нарастающая с каждым новым словом, ирония. – Двадцать шесть лет. Не женат. Образование, между прочим, высшее. Родился – подумать только – десятого ноября, в день сотрудника МВД! Но самое главное – он, оказывается, сын высокопоставленного человека!..
– Мой отец умер шестнадцать лет назад, – не сдержался я.
– Знаю, знаю. Земля ему пухом. Мы с твоим отцом – моим тёзкой – вместе служили. Одно время я, кстати говоря, частенько появлялся у вас дома, и даже тебе, балбесу, конфеты приносил. Кто же знал, что из тебя такое вырастет!
– Извините, я вас не помню.
– Конечно не помнишь, мелкий был слишком, да и я с годами не молодею. Но речь не об этом. Что же это ты, негодяй, позоришь честь полковника Коршунова? Ещё и по сто пятьдесят девятой надумал сесть – ох, не с лучшей стороны ты красишь своего отца! И не стыдно тебе?
В тот момент мне показалось, что со мной, устами своего старого приятеля, говорит сам папа – настолько по-свойски, по-родительски он меня отчитал. Я словно снова стал маленьким ребёнком: не сдержавшись, я закрыл руками горящее лицо, согнулся над столом и разрыдался. Мои приподнятые плечи неконтролируемо тряслись.
– Ладно-ладно, – немного подождав, генерал примиряюще меня остановил. – Хватит рыдать, послушай-ка теперь лучше мою семейную историю. Она не менее печальная.
Я удивлённо взглянул на него сквозь пальцы.
– Год назад я чуть было не потерял дочь. После тяжёлого расставания с молодым человеком, с которым она встречалась ещё со школы, моя девочка попыталась совершить суицид. К счастью, я в тот день вернулся домой пораньше и успел вызвать скорую, её реанимировали. Потом она лежала в больнице – месяц в обычной и два месяца в психиатрической. Она отказывалась есть, сильно похудела, ни с кем не говорила и не хотела никого видеть. Мы тогда еле вытянули её, с трудом смогли вернуть к нормальной жизни. В прошлом месяце она даже решила выйти работать, сама попросила меня помочь ей восстановиться на службу. Всё бы хорошо, вот только родительское сердце не обманешь – в её тусклых глазах по-прежнему не было заметно стремления жить, она ходила будто бы в трауре, редко улыбалась, а мыслями вечно витала где-то в прошлом. Но вчера за ужином, впервые за этот год, я увидел на её щеках румянец, а во взгляде – сияющие искорки. Она тараторила, не переставая, рассказывала нам о том, как прошёл её рабочий день. О делах, которые она закрыла…