Даже в этот момент я ещё не понимал, к чему он клонит. Я недоумевал, зачем он вообще начал говорить со мной о дочери.
– Но в общем-то, – Константин Михайлович озадаченно вздохнул, – чего ходить вокруг да около, она рассказывала преимущественно про тебя.
– Про меня?!
– Да. Вот про эти твои художества, – он помахал передо мной протоколом допроса. – А теперь попробуй догадаться, о чём она спросила меня чуть позже, перед сном?
Его тёмно-карие глаза буквально прожигали моё лицо – смотрели пристально и не отрываясь. Так и не дождавшись от меня какой-либо реакции, он ответил сам:
– Она спросила, есть ли хоть небольшая надежда, что в суде тебе дадут условный срок. Условный срок – ну не нонсенс ли, учитывая всё содеянное тобой!
– Согласен, это нечто из области фантастики.
– Примерно так я ей и объяснил. Любой судья совершенно точно впаял бы тебе по полной, не посмотрев на чистосердечное признание, и был бы прав. Где это видано, к двадцати шести годам… А впрочем, неважно. Всё равно тут нет состава преступления.
– Простите, что?!
Наверное, я ослышался, – предположил я. Или генерал, занервничав, оговорился. Но поправляться в своих словах, к моему превеликому удивлению, он не стал.
– Знаете, Александр Константинович, я искренне полагаю, что после всего того, что моя дочь вчера для вас сделала… – с показательной медлительностью он разорвал протокол допроса сначала на две части, а потом на четыре. – После всего того, что она для вас сделала, вы обязаны как минимум пригласить её в ресторан.
Следом за протоколом на мой стол упало ходатайство о заключении под стражу, а ещё чуть позже все остальные документы из моего досье. Опустошив папку, генерал вручил её мне со словами:
– Ваше дело закрыто, – и, не прощаясь, первым покинул помещение.
Не могу описать, что я в тот момент ощутил. Наверное, точнее всего будет сказать, что за моей спиной выросли крылья…
Выйдя из полицейского участка, я взглянул на часы. До начала рабочего дня оставалось полчаса, и я решил дождаться свою спасительницу у входа в отделение. На улице шёл снег. Кажется, на дворе тогда стоял декабрь. Да, точно, я был ещё в демисезонном пальто. Крупные пушистые снежинки падали на мои плечи, на непокрытую голову, а потом и на поднятое к небу лицо. Белыми мушками они садились на мои расставленные в стороны ладони. Впервые за всю свою жизнь я ощутил дурманящий вкус свободы, которую раньше не осознавал и, соответственно, не ценил. Зимний воздух пьянил меня, я был вне себя от счастья.
Едва на горизонте обозначился знакомый мне худощавый силуэт, я со всех ног бросился к девушке, чтобы поскорее отблагодарить. Она же, увидев меня, испуганно ахнула, зажала рот рукой и, побледнев ещё сильнее, потеряла сознание от нахлынувших чувств.