— Ну и славно… Тогда вот что. Надевай-ка ты опять свое рванье и возвращайся покуда назад, на Сухаревку, а то у меня сегодня еще дела. И — помнишь, что я тебе прежде сказал? Глаз не спускай с этого… Как вы там у себя его называете?
— Упырь.
— Вот-вот. Так что давай, Федор, переодевайся и ступай. А увидишь Упыря — сразу ко мне. Все понял, Федор?
Эдак — Федором — его, Федулу, называли впервые. Жаль, для Сухаревки — что Федор, что Федька, все одно: Федуло-надуло…
Вдруг неожиданно для самого себя он спросил:
— А можно, дяденька, я не Федором буду?
— Под псевдонимом хочешь работать? — озадачил тот непонятным словцом. — И как же ты теперь желаешь называться?
— Можно я тоже буду Викентием?
— Что ж, — усмехнулся Бежевый, — Викентием так Викентием, возражений не имею. Викентий-второй, стало быть.
И так хорошо стало Федьке от этого нового имени, что он повторял его на разные лады, пока шел к Армянскому переулку: Викентий, Викентий… Здóрово!
Там, в переулке, уже гудела толпа, обступившая кого-то, распростертого на тротуаре.
— Стакан только выпил, гляжу — мертвый уже! — громко рассказывала женщина в белом халате. — И как он так враз помер, не пойму! Я ему даже сдачу с полусотенной не успела дать!..
Кто-то в форменной фуражке на голове наклонился и вдруг воскликнул:
— Э, да у него ж в кармане наган!.. И морда вон какая бандитская! Надо звонить!
Да, ничего тут не скажешь, гладко складывалась у Бежевого эта его цепь!..
Дальше Федька-Викентий глазеть не стал и побыстрее дунул к себе на Сухаревку, пока никто не занял на ночь место у его котла.
…А среди ночи вдруг выдернуло из сна холодным, липким страхом. Что, если и к нему уже примеривался какой-то своей смертной цепочкой этот Бежевый? Больно он — хоть Федулой, хоть Викентием называй, теперь уж, может, это и без разницы, — больно он о Бежевом теперь знал много, а такие «знайки» долго на свете не живут.
До рассвета он больше не смыкал глаз — все казалось, та самая цепь у него на горле затягивается. Сейчас вот воздуха глотнет напоследок — да так, Викентием не успев побывать, ни за что ни про что и помрет…
Но утро настало, а он все не помирал. Подумал, что, глядишь, теперь и до вечера не помрет.
Ошибался, выходит, в Бежевом…
Ну а днем как раз и Упырь появился на Сухаревке. Недели три его не было видно — и вот нате!
Сразу понятливые сухаревские мазурики исчезли, словно их тут и не было. Из мазуриков остались только двое: Федька, притаившийся у котла, и еще один, новенький, сбежавший от голодухи из Самары, Ленькой звали, пока еще несмышленыш, всего дня три как прибился к сухаревским, еще ничего о здешней жизни не знал.