— Забыла название бабочки, с размахом крыльев в 30 сантиметров. Помнишь, у нее рисунок на крыльях чем-то напоминал перышки совы?
— Тизания агриппина, — подсказал бывший зэк.
— Ну, ты даешь! Как запомнил?
— Понравилась…
— Все! Пусть меня оттащат от этого, — взмолилась Дина, с сожалением отодвигая огромную тарелку. — Иначе сегодня наш самолет не взлетит.
— Сегодня? — с какой-то безысходностью переспросил Пика.
— Ну, я так себя убедила, что это не ужин после шести по местному времени накануне, а сегодняшний завтрак по-гонконгски.
— Тогда кофе!
— Маньяк кофейный, — улыбнулась женщина с карими глазами. — Мы еще должны поговорить с Олли…
— Не жалко старика?
— Ну, ты же проведешь обряд, чтобы «черный рисунок» его пощадил.
— Признаться, я не уверен в этом. Откуда-то знаю, что так должно быть, но откуда…
— Когда научишься доверять своей интуиции, многое измениться неузнаваемо.
— Я понял. Назад пути нет.
Сава и Дина молча сидели в плетеных креслах на лоджии своего номера. Сквозь ночную прохладу прорывался стрекот цикад и крики каких-то птиц в лесу. Свеча в плошке на небольшом столике между ними выхватывала белый лист бумаги, по которому урывками метался карандаш. В появившемся контуре рисунка стал угадываться старик в шезлонге с сигарой. Его худощавый профиль и сгорбленная спина очень напоминали Олли. Старик задумчиво смотрел вдаль, о чем-то размышляя. Судя по пеплу от сигары, было понятно, что он сидит так достаточно давно. Скорее всего, его никто не тревожил, потому что тревожить было некому. Это читалось в том особом взгляде одиноких стариков, которые знают, что кроме старухи с косой они давно никому не интересны.
Как только этот взгляд четко проявился на рисунке, карандаш перестал совершать круговые движения по контуру. Любопытство подталкивало Дину приблизится и попытаться вникнуть в контакт, который явно состоялся, но она помнила сломанный по ее вине грифель, и замерла на своем месте.
В какой-то момент карандаш остановился, будто незримый разговор прервался. Пика на одном месте начал выводить жирную точку. Он едва заметно расширял ее, двигаясь то по часовой стрелке, то против, словно нащупывая утерянную в сумерках ниточку разговора. Дина осмелилась помочь бывшему художнику, и стала думать, что это ночные птицы кричат в лесу. Мол, они всегда кричат, и остерегаться их не стоит. Помогло ли это или нет, но вскоре карандаш вновь стал описывать меланхоличные круги по контуру рисунка. Ей опять стало казаться, что время замерло. Здесь замерло. И только потому, что оно побежало где-то в другом месте, а одновременно, там и тут, оно бежать не может.