Кайит Бей чуть заметно и одобрительно улыбнулся.
— Ты подождёшь моего сына здесь, — сказал Уссун Кассано. — Мы приготовили тебе хорошее укрытие.
— Когда он прибудет, сиятельный?
— Он уже в пути и будет здесь послезавтра к ночи.
— Как ты узнал это? — удивился Леонардо.
— Ему рассказали птицы, — сказал калиф, намекая на почтовых голубей; но не добавил к шутке улыбку. И он, и Уссун Кассано пристально смотрели на Леонардо, словно ожидая от него ответа на невысказанный вопрос. Плач и причитания снаружи сливались в завесу шума, заглушая любую беседу, растворяя её в своём рокоте, подобно грохоту океанских валов на прибрежных скалах.
— Значит, принц был извещён прежде, чем кто-либо в лагере? Не вызовет ли это подозрений?
Калиф кивнул, откровенно довольный: Леонардо своим вопросом дал ему прекрасную возможность покрасоваться.
— Мы хотим, чтобы это выглядело лишь соблюдением приличий, — сказал он, — поскольку наша вера не позволяет не предавать земле умершего. Принц поверит этой маленькой хитрости, потому что если мой дорогой друг властитель Персии на самом деле ушёл бы на небеса, Аллах допустил бы малое промедление, дабы он мог быть погребён в своей святой земле. — Калиф провёл рукой в воздухе и пробормотал молитву, словно этим благословением мог отвести от Уссуна Кассано смерть на вечные времена.
— Ты останешься здесь, пока не прибудет мой сын, — сказал перс Леонардо, и тому оставалось лишь кивнуть. — И я побуду с тобой.
По спине Леонардо пробежал холодок: он вдруг подумал, что, когда он убьёт царского сына, царь убьёт его.
Куан и калиф поклонились и оставили их одних.
От царя тянуло запахом плесени; он сидел, курил и попивал кофе, словно был один. Леонардо счёл за благо первым не вступать в разговор.
— Я сам буду на носилках — потому что мой сын пожелает увидеть моё лицо, — сказал наконец царь и слабо усмехнулся. Потом продолжал: — Я объясню, как нужно будет всё сделать — позже.
— А тело на носилках? — спросил Леонардо.
Уссун Кассано резко тряхнул головой, как бы отказываясь иметь что-то общее с тупостью.
— Это для тех, кто желает выразить почтение. Они не заметят разницы. Тело пахнет смертью, и этого довольно, разве не так? Но мой сын, — повторил он, — пожелает увидеть моё лицо. Он останется здесь, со мной. Он захочет побыть один. Ты убьёшь его, когда он задремлет. Ты услышишь, как снаружи, у шатра мальчик запоёт песню. Это сигнал перебить охрану моего сына. Мой сын не должен подняться с ковра.
— Как я узнаю?..
— Узнаешь. — После очень долгого молчания царь проговорил: — Я люблю своего сына.