– Тогда удачи.
И вот теперь стало понятно, что никакая это не Москва. Во всяком случае не та, привычная, в которой Платон Смирнов прожил целых двадцать пять лет. Метро нет, дома мелкие, чаще одно- или двухэтажные. Знаковых мест, вроде Университета, Останкино и прочих ориентиров, нет и в помине. Единственное, что связывало с той столицей, это Кремль. Да и то, здесь он был белого камня, к тому же очень отличались башни. Спасская оказалась без часов, ниже и как-то толще, Боровицкая вообще представляла из себя стрелковую площадку на стене. Зато Овечья превратилась в полноценную башню, выходящую воротами на шумный вонючий рынок.
Была здесь и Красная площадь. Но больше напоминала Лужники. Так же каждый квадратный метр оказался забит киосками, палатками, просто лотками, выставленными прямо на утоптанной земле.
Собор Василия Блаженного тоже присутствовал, причём так и назывался. Даже внешний вид соответствовал. Изменились лишь кресты. Они стали равносторонние, с крупными карточными мастями по углам и полумесяцем снизу.
Глаша, лишь только вышли на площадь и перекусили, отпросилась к какой-то дальней родне. На предложение пойти вместе, она ответила:
– Негоже незнакомых в первый раз приводить. Я, батюшка, поговорю о ночлеге для тебя. Мы где встретимся?
Платон предложил в хороме Мары. И очень в последствии об этом пожалел. Туда его так и не пустили.
В первый день пришлось ночевать на берегу Москва-реки, в каких-то кустах. Хорошо, было тепло, да и путь приучил проводить ночи в лесу. Но ехать в столицу, чтобы бомжевать… Да ещё и москвичу. Стыдно.
Тогда-то и выяснилось насчёт отсутствия гостиниц.
На второй день встретиться с Глашей тоже не удалось. Опять не пустили в хором. Платон уже опасался, как бы его прогулки по Москве не превратились в длительное путешествие. Да и обосновываться под кустом надолго не было желания.
От нечего делать пошёл на Красную площадь. Так. Потоптаться, людей и товары посмотреть.
Продавали здесь всё. От хлеба до телег. Чего только Платон не увидел. И продавца птиц, окружённого галдящими, свистящими и орущими клетками. И медведя на цепи, который ходил с шапкой в руке и рёвом просил денег. И ведь попробуй, не дай такому.
Через пару часов безумно захотелось есть. Этому очень способствовало раздавшееся над ухом:
– Эчпочмак, бешбармак. Недорого. Налетай-иттэ!
Платон обернулся. Он стоял прямо за молодым, белобрысым парнем в сдвинутой на затылок тюбетейке. Парень водил руками над лотком с мясом и кричал свою зазывалочку. Пахло от его товара одуряюще.
К продавцу подошли двое, принюхались. Один, строго глядя поверх тюбетейки, потребовал: