…» Высказывания закончились для Хэддла хождением по судам и возмещением морального ущерба. Но к эпатажным выходкам, выпадам против среднего американца, Хэддл так и не остыл, как и к нападкам на «
интеллектуалов и всякую загорелую сволочь в шортах, барствующую за чужой счет и спекулирующую на самодовольном невежестветолпы…»
Энни ― так звали некую Анну, как вскоре выяснилось. Анна оказалась русской, родом из Москвы. На этот раз мистификация удалась как никогда. Эмигрировавшая в США еще в юном возрасте, в начале восьмидесятых, много лет прожившая в иноземной среде и полностью растерявшая всё русское, кроме дочери от первого брака, которую звали Катей, новая подруга Хэддла давно будто бы стала «стопроцентной» американкой: играла в бейсбол, почитала стейки и итальянскую кухню, не тяготилась посещением воскресных месс… Так он расписывал. Хотя в его устах подобные дифирамбы звучали отступничеством от вчерашних несгибаемых принципов. Однако от всех его измышлений не оставалось и камня на камне, стоило увидеть Музу хоть раз воочию…
Хэддлы молодожены решили провести медовый месяц во Франции. Начало осени казалось им идеальным временем для поездки. Путешествие, задуманное с некоторым размахом, предусматривало немалые расходы, но стало возможным благодаря очередному траншу всё того же наследства, которое очень кстати досталось Хэддлу от бабушки; бабушка занималась разведением охотничьих собак близ местечка Конкорд, штат Нью-Хэмпшир, где и скончалась в начале лета, оставив Хэддлу в наследство дом, какое-то имущество…
Мы встретились на следующий же день. Решили позавтракать втроем ― Джон, его русская половина и я ― на террасе кафе Ла-Палетт, неподалеку от крохотной гостиницы Ги-Луи Дюбушрон, что на rue des Beaux-Arts, в которой они остановились. Впервые за годы знакомства Джон представал моим глазам столь благополучным и уверенным в себе. Возможно, он немного преувеличивал. Как бы то ни было, я от души радовался его преуспеванию.
Темноволосая, стройная, с ясным лбом, с правильным привлекательным лицом молочно-чистого оттенка и со спокойными голубыми глазами, смотревшими на всё немного свысока, с налетом немой, безоблачной грусти… ― соотечественница не могла не произвести на меня впечатления. Джон таял от удовольствия. Как ни старался он перебороть гордыню ― завоевателя, вернувшегося из дальнего похода с наложницей, ― он выдавал себя каждым жестом и особенно взглядом, живым, внимательным, настороженным, который так и вкрадывался в душу с вопросом: ну, а теперь что скажешь?
Приятно было видеть Джона доброжелательным, здоровым и даже простодушным, расслабившимся. Он начинал новую жизнь. От обоих веяло какой-то свежестью, новизной.