Обряды продолжались до середины дня, до той поры, пока не объявили об окончании поста и Первые дочери не начали угощать собравшихся – по примеру юной девы Морриган, которая в незапамятные времена привела голодных в места изобильные. Я разглядела Паулину, которая, стоя на тенистых ступенях портика, раскладывала хлеб в протянутые руки. По другую сторону Сакристы то же самое делала Берди. Еще одна Первая дочь протянула хлеб мне. Наконец были розданы последние куски, раздался призыв жреца, и все одновременно вкусили его. К этому времен у меня болели колени, а живот болью отозвался на оскорбительно маленький кусочек хлеба. Когда раздался заключительный возглас жреца «Да будет так…», все проснулись и нестройным хором откликнулись: «…вовеки».
Молящиеся, кряхтя, поднимались с колен, разминая сведенные за долгий день спины, готовые разойтись по домам, где их ждало традиционное и сытное разговение после поста. Я шла одна, размышляя о том, куда подевались Каден и Рейф.
Морщась, я потерла ноющее плечо. В таверне нас ждала работа – еще не все было готово к вечернему угощению. Сегодня был святой праздник, и люди в большинстве предпочитали отмечать его дома. Многие приезжие оставались в Сакристе, где им предлагалось угощение, так что к ужину, скорее всего, можно было ожидать лишь нескольких постояльцев. Трапеза состояла из жареных голубей, фасоли, ягод и зеленых трав – есть их полагалось вместе, с общего блюда, в воспоминание о первой трапезе, которую дева Морриган подала избранным Выжившим, – но имелись и другие тонкости церемонии, которые неукоснительно соблюдались, в том числе подготовка и украшение трапезной. Желудок у меня сводило от голода, избитое тело ныло, требуя горячей ванны, и я не могла решить, чего желаю больше. Последний подъем к постоялому двору, пологий и обычно незаметный, окончательно разбередил мою несчастную лодыжку.
Помимо еды и ванны мои мысли занимали Рейф и принесенные им гирлянды. В том, чтобы принести с места схватки брошенные мной свертки, не было ничего особенного, но усилие, которое он приложил, чтобы разыскать точно такие же украшения взамен изуродованных, озадачило меня – особенно, если вспомнить, что ему пришлось выполнять еще одну крайне неприятную задачу. Мне было очень трудно понять этого человека. Его глаза то лучились теплом, то делались ледяными – вот только что он был внимательным и предупредительным, но в следующую минуту мог оттолкнуть меня и уйти. Что за силы боролись в нем? Покупка новых гирлянд была жестом несказанной доброты. А когда он протягивал их мне, в его глазах была неизъяснимая нежность. Почему же я не могла…