Я замолк, не сводя с него пристального тяжелого взгляда.
– А потом я расслышал звон монет.
Энцо в ужасе таращил на меня глаза.
– Я хочу, чтобы никогда больше с твоих губ не сорвалось ни единого слова о Лии. А если хоть одно словечко сорвется, даже случайно, я затолкаю каждую монетку из твоего жадного потного кулачка прямо тебе в глотку – перед тем, как отрезать тебе язык. Ты понял меня, Энцо?
Он снова закивал, плотно сжав губы на случай, если я вдруг решу прямо сейчас привести свою угрозу в исполнение.
– И этот разговор должен остаться между нами, ты понял?
И опять он яростно замотал головой.
– Молодец, – и я похлопал его по плечу.
Я ушел, оставив его сползать по стене. Отойдя на несколько ярдов, я обернулся.
– И вот еще, Энцо, что тебе полезно будет знать, – весело добавил я. – Нет места на этой земле, где бы ты мог спрятаться, если я захочу тебя найти. А теперь вытри нос и беги. Опоздаешь на молитву.
Он поднялся, еще дрожа.
– Ну! – цыкнул я грозным голосом.
Он вытер нос рукавом и дал стрекача, описав вокруг меня порядочную дугу. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся.
Не осложняй положение.
Но я уже его осложнил, да так, что дальше некуда. Если бы мне хватило мужества сразу отказаться от женитьбы, принцессе тогда не пришлось бы спасаться бегством, ей тогда не приставили бы нож к горлу, она не прислуживала бы на постоялом дворе и не якшалась бы с гнусными сопляками вроде Энцо. Если бы действовал я, ей не пришлось бы этого делать, все было бы по-другому.
Не открывай ей, кто ты. Не осложняй положение Дальбрека и своих однополчан.
Если я останусь здесь на более долгий срок, все откроется. Рано или поздно, но мне придется скрыться. Свен оказался умнее и дальновиднее, чем я ожидал. Он знал, что все пойдет не так, – но откуда я мог знать, что Лия окажется совсем не такой, как я себе представлял?
Я почуял их задолго до того, как увидел.
Проникновение, так моя мать называла это – равновесие между мыслью и намерением, прокладывающими себе новые пути, находящими место, проникающими и вездесущими, вытесняющими воздух. Кончики пальцев при этом пощипывало, волоски на шее вставали дыбом, проникновение пронзало сердце, заставляя его учащенно биться, а с теми, кто был в этом искушен, оно разговаривало. Проникновение становилось особенно сильным, когда мысли и намерения были чуждыми, неправильными, неуместными – а могло ли быть что-то более неправильное и неуместное в Терравине, чем Гриз, Малик, Эбен и Финч.
Я осмотрел толпу поверх голов – голова Гриза возвышалась над остальными и была заметна издалека. Он низко надвинул капюшон, чтобы скрыть лицо. Это было оправдано: при виде его шрамов дети принимались визжать, а взрослые мужчины бледнели. Убедившись, что он тоже меня заметил, я стал выбираться из толпы и свернул в узкий проулок, уверенный, что он последует за мной.