— Когда нас гнали на фронт, Карл, — полушепотом заговорил один из постовых, — я молил бога об остановке. Радовался, что нас расквартировали в этом русском городе с таким названием, которое трудно выговорить.
— Глуховск, — по слогам, но тоже тихо произнес Карл.
— Да, да, — подхватил шептавший. — Мне показалось, что бог услышал мои молитвы. Теперь я думаю, что нам отсюда не выбраться. Нас окружают стены. Черные стены склепа. Сколько ни вглядывайся, не увидишь ничего. У меня такое предчувствие…
— Тс-с-с, — предупредил Карл.
Оба прислушались. На какое-то время стих лягушачий скрип. На мгновение. Чтобы тут же разразиться с десятикратной силой. От берега, на котором было тесно от машин, орудий, минометов, где стояли палатки их роты, несло соляркой, дымом затухающих костров. В ночи прокричала птица. Ей ответила другая.
— Показалось, Дитрих, — сказал Карл. — Это чертово болото может свести с ума.
— Теперь я думаю. Карл, что на фронте было бы легче. Там могут ранить. С фронта можно попасть домой.
— Попадешь, как же, — возразил Карл. — Видел, что готовится? Мясорубка будет почище Сталинграда. Говорят о решающем наступлении.
— Почему меня не послушала Эльза? Зачем она родила?
— Она надеется, что ты вернешься, Дитрих.
— Нет, Карл. Мне не увидеть Эльзу. Мне кажется…
Рябов по сантиметрам вытягивал тело из протоки. Опасался нарушить размеренное однообразие ночных звуков. Всплеском, неосторожным движением, от которого может скатиться и плюхнуться в воду камень или ком земли, и тогда могут вдруг замолкнуть лягушки или тоже вдруг может оказаться рядом птица — и взметнется, шарахнется, выдавая того, кто так тайно крался. Берег оказался травянистым. Рябов выполз бесшумно. Лежал, не шевелясь. Ждал, покуда с одежды сойдет вода. Настраивал себя на удачу. Он всегда настраивал себя на удачу, если промах грозил бедой для него и для товарищей.
В последней стычке с немцами, когда он один остался прикрывать отход друзей-товарищей, остался, как он понимал, на верную смерть, времени у него не было. С того момента, когда последней очередью из автомата почти в упор он уложил гитлеровского офицера, замахнулся на немцев рукой с зажатой в ней гранатой, времени для раздумий не было. Он только заметил, как солдаты, вместо того чтобы прошить его очередями из своих «шмайссеров», сами бросились бежать. В тот же миг и он рванул так, как до того не бегал. Мысль заколотилась чуть позже, когда стал задыхаться от бега, когда понял, что погони нет. «Утек, а. Кажись, утек!» — стучало в висках, и других дум не было.