Насчет Дитера я вот еще что хочу сказать: может, он и ничего был. В конце концов, не каждому же быть таким идиотом, как я. И может быть, для Шерли он был как раз то, что надо. Но не стоило без толку ломать себе над этим голову. Мой вам совет, старики: в такой ситуации не ломайте себе голову. Когда выходишь на противника, нечего ломать голову над тем, какой он симпатичный парень и все такое. Это к добру не приведет.
Я схватил микрофон и сообщил Вилли последние известия: «Его расположением ко мне я, кажется, обязан больше Лотте, нежели его симпатии. Насчет этого женщины весьма тонки — и они правы. Согласить двух обожателей — дело очень трудное; но если удастся, выгода всегда на их стороне».
Постепенно я привыкал к этому Вертеру! Но мне надо было поспешить за ними. Я знал, что главное в такой ситуации — не отпускать! Первый раунд, может, и за тобой, но все равно главное — не отпускать. Поэтому я одним махом нагнал их и просто пристроился рядышком. «Я вас провожу» — и все в таком духе. Шерли висела на Дитере. Другую руку она, не долго думая, просунула в мою. Я чуть концы не отдал. Мне сразу пришел на ум мой приятель Вертер. Старичок Вер-тер — он-то на этом деле собаку съел. А Дитер — ни звука.
Так мы и прибыли в Дитерову берлогу. В старом доме. Комнатка и кухня. Такой вылизанной комнаты я еще никогда не видел. Мама Вибау не нарадовалась бы. Уютная такая — как зал ожидания на станции Миттенберг. Только тот, по крайней мере, ни один черт сроду не вылизывал. Это еще куда ни шло. А тут — не знаю, приходилось ли вам бывать в таких комнатах; вид у них — будто они используются только сутки в году, да и то начальником санинспекции. Но замечательней всего, что Шерли вдруг абсолютно то же самое подумала. Она сказала: «Тут все будет по-другому. Вот только дай нам пожениться, верно?»
Я начал что-то вроде осмотра интерьера. Сначала занялся картинами на стенках. Одна — занюханная репродукция «Подсолнухов» старичка Ван Гога. Я ничего не имел против старика Ван Гога и его подсолнухов. Но когда картину начинают вешать чуть ли не в каждом сортире, меня просто выворачивает. В лучшем случае ее становится жалко до омерзения. Меня до конца жизни от таких картин тошнило. Вторая была в выдвижной рамочке. Про нее я и говорить не буду. Кто ее знает, тот меня поймет. Вот уж точно рвотный порошок — эта роскошная парочка на пляже. И вообще: выдвижная рамка. Если мне приспичит все на свете картины посмотреть, я пойду в музей. А если какая-то картина меня за печенки хватает, я ее в трех экземплярах в комнате повешу, чтобы с любого места видно было. Но уж эти выдвижные рамки — последнее дело: люди будто обязались ровно двенадцать картин в год посмотреть.