Разведчик Вихров. Рассказы (Лавренёв) - страница 2

В ряде произведений Б. Лавренёва возникает образ крейсера «Аврора», слышится эхо исторического выстрела. В книжке, которую вы держите в руках, - одно из таких произведений: рассказ «Выстрел с Невы».

О вашем сверстнике - храбром и сообразительном добровольце-разведчике Коле Вихрове, о его встрече с флотскими артиллеристами и их совместной борьбе против гитлеровских оккупантов прочтёте вы в рассказе «Разведчик Вихров».

Подвигу безвестного героя, подвигу, которых было так много в годы Великой Отечественной войны, посвящен рассказ «Внук Суворова».

Писатель Б. Лавренёв говорил, что в литературе, как и в жизни, он не выносил позёрства, шаманства, фокусничества, зазнайства. Он любил живой народный язык, призывал беречь его чистоту, бороться за неё, хранить силу «великого, могучего, правдивого и свободного русского языка, того языка, на котором так чисто, с такой любовью к его живому звучанию говорил и писал Ленин».

Борис Андреевич Лавренёв в высокой степени владел искусством повествования увлекательного. Вам будет интересно читать эту книжку.

Ю. Лукин


ВЫСТРЕЛ С НЕВЫ

23 октября 1917 года шёл мелкий дождь.

«Аврора» стояла у стенки Франко-русского завода. Место это было хорошо знакомо старому крейсеру. Это было место его рождения. С этих стапелей в 1900 году новорождённая «Аврора» под гром оркестра и салют, «в присутствии их императорских величеств», скользя по намыленным брёвнам, сошла в чёрную невскую воду, чтобы начать свою долгую боевую жизнь с трагического похода царской эскадры к Цусимскому проливу.

По мостику, скучая, расхаживал вахтенный начальник. Направо медленно катилась ко взморью вспухшая поверхность реки серо-чугунного цвета, покрытая лихорадочной рябью дождя. Налево - омерзительно грязный двор завода, закопчённые здания цехов, чёрные переплёты стапельных перекрытий, размокшее от дождя унылое пространство, заваленное листами обшивки, плитами брони, бунтами заржавевшей рыжей проволоки, змеиными извивами тросов. Между этими хаотическими нагромождениями металла стояли гниющие красно-коричневые лужи, настоянные ржавчиной, как кровью.

Дождь поливал непромокаемый плащ вахтенного начальника, скатываясь по блестящей клеёнке каплями тусклого серебра. Капли эти висели на измятых щеках мичмана, на его подстриженных усиках, на козырьке фуражки. Лицо мичмана было тоскливо-унылым и безнадёжным, и со стороны могло показаться, что вся фигура вахтенного начальника истекает слезами безысходной тоски.

Так, собственно, и было. Вахтенный начальник смертельно скучал. С тех пор как стало ясно, что всё рушится и адмиральские орлы никогда не осенят своими хищными крыльями мичманские плечи, мичман исполнял обязанности, изложенные в статьях Корабельного устава, с полным равнодушием только потому, что эти статьи с детства въелись в него, как клещи в собачью шкуру. Он сам удивлялся порой, почему он выходит на вахту, когда вахта обратилась в ерунду. Неограниченная, почти самодержавная власть вахтенного начальника стала лишь раздражающим воспоминанием. От неё сохранилось только сомнительное удовольствие - записывать в вахтенный журнал скучные происшествия на корабле.