Мотив неизбежности массовых репрессий — пожалуй, самый излюбленный в речах большевиков послеоктябрьского десятилетия. Сколько бы ни слышал Ленин жалоб на должностные преступления чекистов, он ни на минуту не сомневался в необходимости ВЧК как репрессивного органа, о чем свидетельствуют документы и воспоминания современников. Но поскольку я пишу о художественной литературе, вновь надо добрым словом помянуть Илью Эренбурга, осмелившегося в «Хуренито» шаржировать Ленина и коснуться важных этико-философских материй. Пародия на вождя мирового пролетариата? Это кажется невероятным. На дворе 1921 год. Культ Ленина в полном расцвете. В то же время какой-то литератор, «дитя кафе и богемы», как называли Эренбурга в советской печати, замахивается на самое святое…
Поясняю для неискушенного читателя, что имею в виду 27 главу романа под названием «Великий Инквизитор вне легенды». В позднейших изданиях она будет выброшена цензурой и восстановлена лишь в последнем собрании сочинений писателя. Именно здесь автор выходит на ключевые проблемы эпохи. Итак, открываю исчезнувшую главу.
Появившись в Кремле на аудиенции у «важного коммуниста», герой романа вынуждает его отвечать неугомонному Хулио Хуренито на неприятные вопросы. Сначала разговор идет об электрификации, затем «капитан» советского корабля отсылает гостей «к Анатолию Васильевичу», ведающему искусством, и, наконец, собеседники подходят к главному. На вопрос учителя о расстрелах и казнях хозяин кремлевского кабинета восклицает: «Это ужасно! Но что делать — приходится!» Как видим, аргументы самого важного коммуниста ничем не отличаются от рассуждений обыкновенного чекиста Климина из повести Либединского. Бегая по кабинету, Ленин (а это, конечно, он) отчаянно восклицает, «выкашливает»: «Зачем вы мне говорите об этом? Я сам знаю! Думаете — легко? Вам легко глядеть! Им легко — повиноваться! Здесь — тяжесть, здесь — мука!.. Кто-нибудь должен был познать, начать, встать во главе. Два года тому назад ходили с кольями, ревмя-ревели, рвали на клочки генералов, у племенных коров вырезали вымя… а потом ползали на брюхе под иконами, каясь и трепеща. Пришли?.. Кто? Я, десятки, тысячи, организация, партия, власть. Сняли ответственность… Я под образами валяться не буду, замаливать грехи, руки отмывать не стану. Просто говорю: тяжело. Но так надо, слышите, иначе нельзя!»
Д. Горбов, имея в виду эту сцену, писал, что пародия малохудожественна и вызывает «неприятное чувство». Через полвека будут говорить о стилистике злого пасквиля и смещенных ракурсов. Кто-то вспомнит отзыв Горького об Эренбурге: «Нигилист на все руки и во сто лошадиных сил»