Суриков пишет своему начальнику, что пытался «великую жалость» к людям перевоплотить в «великую ненависть», ибо «только через смерть врагов революции возможен путь к коммунизму». Окончательно запутавшийся в противоречивых чувствах чекист неожиданно «расколдовывается» на последнем расстреле. «А тут точно кровь этих нагих белогвардейцев мне в душу брызнула! Все вспоминаются мне они, раздевающиеся при свете луны, их дрожащие нагие тела, грохот выстрелов и стоны… Эти ужасные стоны, раздающиеся из каменоломни! Стоны теряющего себя, умирающего тела! Вы, может, назовете это мягкотелостью, но знайте, когда они раздевались, я вдруг ясно, ясно представил себе, что это я раздеваюсь, что мое тело хватает мороз, что мои мускулы и кости нижут пули и что я стону ужасным надрывающим стоном.
Я разучился подписывать заключения на расстрел… Допрашиваешь, а сам смотришь в эти живые глаза, на эти руки, следишь за игрой морщин на лице и ни на минуту не забываешь, что перед тобой враги, и все же думаешь: неужели моя рука пошлет этот организм на смерть?»
Порадуемся за героя Либединского, что он стал плохим чекистом. Человек победил палача и тем спас свою душу, чего нельзя сказать об антиподе юноши — предчека Климине. Прочитав адресованное к нему письмо, он говорит: «Многое в его письме мне непонятно, а многое и просто неправильно. Взять его отношение к расстрелам. Хотя буржуазия и изображает Климина людоедом, но ведь каждый расстрел оставляет у меня прямо физически неприятное чувство, вроде того, как в детстве, когда какая-то злая воля заставит давить и мучить мух на стекле. Чувствуешь себя грязным каким-то… И я всегда замечал кровь, страдания и стоны, и, наверное, буду их замечать. А он работал, как заколдованный. И только вдруг как-то увидел ужасы расстрела, содрогнулся и погиб. А вот я, если не заболею, так знаю, что буду расстреливать без конца, пока этого революция требует… Мне жаль этого парня…»
Фанатики идеи, твердокаменные исполнители партийного долга стали типичными персонажами советской литературы. Подражать им опасно, любить невозможно. Добровольные апологеты насилия, не сомневающиеся в своем праве осуществлять «красный террор», они не видели иных путей в «царство свободы» иначе, чем через репрессии. Верно пишут современные исследователи: «Террор как политика государственного устрашения в принципе отрицает законность; государство уничтожает заведомо невиновных потенциальных противников, дабы парализовать ужасом волю масс к сопротивлению»[11]. ВЧК была инструментом, с помощью которого эта политика осуществлялась.