— Пожалуй, кошмары стали хуже.
— Расскажите-ка мне о кошмарах, — попросил Андерсон, опять склонившись над блокнотом.
Но внезапно все это стало слишком огромно — так запросто и не расскажешь.
— Может, почитаете? — И Джейни положила на стол папку по имени «Ноа», подтолкнула ее к Андерсону.
Андерсон медленно листал страницы, вникал в детали. Случай, похоже, не так уж и ярок: кошмары и водобоязнь — распространенное явление, хоть и необычайно сильны, винтовка и Гарри Поттер — любопытно, но само по себе неубедительно, а знание ящериц — многообещающе, но только если удастся доказать, что у этих знаний нет понятного источника. Что важнее всего — никакого внятного выхода на предыдущее воплощение: винтовки и книжки про Гарри Поттера растворены в нынешней культуре, а ручной лесной дракон — слишком мелкая зацепка. Воспитателям ребенок рассказывал про дом на озере, но если неизвестно название озера, от этого дома никакого проку.
Андерсон глянул на эту женщину — она строила замок из рафинада. Как и у большинства людей, портрет противоречив: решительный взгляд голубых глаз, суетливые руки. На Андерсона смотрела оценивающе, опасливо; глядя на сына, сияла теплотой. И жаль все-таки, что она побоялась пригласить Андерсона к себе. В кафе шумно, вряд ли от ребенка добьешься чего-нибудь путного в такой обстановке.
Андерсон посмотрел, как ее ловкие пальцы достроили белый кирпичный домик.
— Красивый…
Как это называется? Нежданно-негаданно боги языка просыпали слово сахаром ему на губы.
— …иглу, — договорил Андерсон.
Возвращение к работе благотворно сказалось на лексиконе — и на том спасибо. Внутренний ребенок Андерсона огорчился, когда женщина поспешно сломала белый иглу и аккуратно высыпала сахарные кубики обратно в блюдце.
Андерсон глотнул чаю. Черт, забыл вынуть пакетик. Чай на губах был густ. Андерсон пальцем постучал по папке:
— Вы очень вдумчиво подошли к делу.
— Но… что скажете?
— Мне кажется, тут есть с чем поработать.
Она глянула на сына, увлеченного бейсболом, подалась к Андерсону через стол и прошептала:
— Но вы сможете ему помочь?
Ее дыхание пахло кофе; Андерсон давненько не ощущал тепла женского дыхания на лице. Он опять глотнул чаю. С матерями он, конечно, имел дело и раньше. Десятилетиями — недоверчивые, сердитые, скорбные, пренебрежительные, услужливые, обнадеженные матери; или отчаявшиеся, как вот эта. Тут главное — сдержанность и властность.
От необходимости отвечать Андерсона спасла официантка — экономя улыбки, выделенные ей на одну-единственную жизнь (зачем люди татуируют на себе такое? Их что, и впрямь воодушевляет перспектива жить лишь однажды?), она, насупившись, поставила на стол дымящееся блюдо оладий.