Государь ласково улыбнулся ей, но сказал с обычной резкостью:
— Вы самая красивая из всех московских красавиц.
Лопухина покраснела и стала еще милее.
— Взгляда вашего величества довольно, чтобы дурнушку обратить в красавицу, — робко сказала она.
— Ого! Вы — и придворная дама! — засмеялся государь и прибавил: — Это — уже недостаток!
— Но я счастлива, что все же вызвала улыбку на лице своего государя, — тихо сказала она.
Лицо государя омрачилось.
— Меня никто не понимает и все раздражают, — сказал он, — я недоволен Москвой.
Окружающие отошли в сторону. Государь говорил с молодой Лопухиной, и дурное настроение его духа исчезало и таяло. Целомудренному и мечтательному, с нежной душой государю эта девушка казалась неземным созданием. Ее глаза, полные наивной прелести, отражали в себе небо, ее голос звучал, как музыка.
— Вы должны жить в Петербурге, — сказал он ей на прощание.
— Как угодно будет вашему величеству.
Карьера Лопухиных была сделана.
Государь послал на другой день Обрезкова к Лопухину с приказанием к его возвращению из Казани быть с семьей в Петербурге. Лопухин получил место сенатора с увеличенным окладом, его сын был назначен флигель-адъютантом, и, понятно, Лопухин не посмел отказаться от таких милостей.
Государь выехал из Москвы, примиренный с городом, а вся знать тотчас устремилась к дому Лопухиных приветствовать царских фаворитов.
— Ну, пронесло! — с чувством облегчения говорил добродушный Архаров, — спасибо Анюточке. Не будь ее, хоть могилу рой!..
Если высшие чины были озабочены настроением духа императора, то младшим чинам до этого было мало дела. Отбыли мучительные часы парада, пережили немалые страхи и баста! Большинство едва довело своих людей до казарм, как устремилось по домам, чтобы уснуть хорошенько от трудов и пережитых волнений.
Радостный Башилов говорил всем встречным офицерам: «Ввечеру ко мне, сударь! На радостях такую питру устрою!» — и он подмигивал товарищам, знавшим его за веселого малого.
Ермолин тоже звал к себе на вечеринку.
— Всего «дураком» отделался, — хвастался он.
— Ты приедешь? — спросил он Брыкова.
Но тот только пожал плечами.
— Пусть он поплачет по брату, — с насмешкой сказал один из офицеров, — все же наследство получит!
Брыков сверкнул на него злыми глазами и поспешно пошел домой. Он жил в небольшом домике на Москве-реке, состоявшем всего из четырех крохотных каморок. Он вошел, торопливо разделся при помощи денщика и, завернувшись в халат, угрюмо сказал солдату:
— Дай трубку и позови Еремея!
Денщик поспешно сунул ему длинный чубук в руки, присел на корточки, приложил зажженную бумажку и потом стал раздувать огонь, отчего его щеки надулись и покраснели.