— Главное, сам цел.
— Смотря для кого. Что я Кондрату скажу? Единственная надежда: свалить на дождь. Может, поверит? — сказал и тут же понял, что глупее и наивнее трудно придумать; понял и разозлился еще сильнее.
— А может, простит по старой дружбе, вспомнит, как вместе по болотам на «газике» ползали? — успокаивал Васька.
— Тоже мысль. Я знаю о нем то, что другим не следует знать. Я, Васятка, о нем очень много знаю.
— Пугать собираешься?!
Васькино удивление только подхлестнуло.
— А что — нельзя? Некрасиво, да? — Тормоза не выдержали, и понесло, поехало, куда сам не хотел и о чем не думал. — Ну тогда подскажи, что мне ему говорить? Как пил с тобой всю ночь? Спросит, где водку брали. Сказать, что полгорода в рюкзаке хранили. Так он и поверит.
— Ничего особенного. У меня день рождения и отказываться я не буду.
— Ах, какие мы хорошенькие! И праздник справили, и на работе ничего не случилось, и подлечиться успели. Все путем — сами не болеем и другим больно не делаем. — Михаил захохотал. — Все хорошие, а Козлов плохой. Гуляли вместе, а расплачиваться ему одному досталось. Вот он и будет платить тем, чем может.
— Чего порешь?
Попытки образумить были уже бесполезны. Михаила одинаково раздражали и сочувствие друга, и его праведное возмущение.
— Что порю, спрашиваешь? А то, что хочу! Так есть у тебя выпить или нет? — Он знал, что нет, и все равно спрашивал, а чтобы Васька своей
ленивой добротой не помешал ему распаляться дальше, ответил за него сам: — Ты же, Мишаня, вчера еще все выкушал. Вот ежели бы не жадничал, то и аварии бы не сделал, и на сегодня осталось бы…
— Ну и дурак же ты.
— Конечно дурак. Разве я теперь могу быть умным? Вот Сурен — совсем другое дело. Для Сурена и лекарство нашлось, потому что он может еще пригодиться. А с меня какой теперь прок. Возьмет Кондрат и выгонит завтра из артели. Зачем на меня добро переводить.
— Не заводись, Миша, а, то я терплю-терплю, да и… — Васька посмотрел на ветошь, которую держал в руках на протяжении всего разговора, и швырнул ее в ящик на полу.
Когда он замахивался, Михаилу показалось, что его сейчас ударят. Ветошь мягко и бесшумно ткнулась в стенку ящика. А как раз грохота, звона, стука жаждала душа Михаила, сжимаясь, а замирая, — ими должен был закончиться замах Васькиной руки. И не услышав их, он ощутил тупую и тяжелую боль. Он стоял и смотрел в лицо старого друга, все еще надеясь, что его ударят. Он даже встал поближе. А Васька развернулся и пошел к дизелям. Доругиваться при гудящих двигателях было несподручно.
— Иди спать! — прокричал Васька. — К вечеру что-нибудь придумаем.