Михаил как можно громче хлопнул дверью и потащился в барак.
Низкая тяжелая туча, приосев, закрывала кромку гор и, словно заклиненная, висела над распадком. Промежуток между камнями и тучей заполнял дождь, а по камням ползли желтые ручьи.
В луже около барака стоял Паршин и мыл сапоги, шаркая пучком травы по грязной кирзе. Не разгибая спины, он поднял голову и радостно поздоровался.
Михаил не ответил ему, но остановился.
— Смотри, как льет, — продолжал радоваться Паршин. — Еле успел проскочить, у самого дома на хвост попало. Ох, не завидую тому, кто сегодня утром снялся. Ох, не завидую.
Михаил мялся возле двери, оттягивая встречу со старателями. Паршин в счет не шел. Никто не мог понять, каким образом мужичонка проскользнул в артель, чем он умаслил Кондратьева, но все знали, что на следующий сезон его в ней не будет — слабоват он для такого дела. Вот и теперь — всего и везения, что от дождя увернулся, другой бы отмахнулся и забыл, а у него радость через край хлещет и разговоров на неделю. Болтовня журчала, как дождевая вода, и Михаил не обращал на нее внимания, пока она не прекратилась. Заметив, что из привычного шума выпал какой-то звук, он насторожился. Паршин продолжал стоять буквой «Г» и, задрав голову, смотрел на него, скорее всего, поджидая ответ на свой вопрос.
— Что ты сказал? — переспросил Михаил.
— Я говорю, ты выехать не успел или как? Почему на базе?
«И этот сует свой нос», — обозлился Михаил, а вслух добавил:
— А почему ты не тормознулся, когда мимо шпарил?
— Когда? — искренне изумился Паршин.
— Перед началом дождя. Струсил?
— А где ты был? — Он выбросил истертый пучок и, стараясь ступать на чистые места, подошел к Михаилу.
— На дороге стоял, с нашей стороны «тещиного языка».
— Не видел, честное слово, не видел.
— А-а-а, брось ты, все вы слепые, когда видеть не хотите.
— Точно не видел! Неужели ты думаешь, что я проехал бы мимо, если бы увидел?
Жалкий вид Паршина не вызывал желания скандалить, пугать и без того перепуганного.
— Ладно, нечего мокнуть, айда в барак.
Бубня ему в спину, Паршин дошел до середины коридора и отстал. Михаил, как назло, жил в самом конце барака. При каждом шаге хлипкие половицы грозили заскрипеть. Он ступал как можно мягче. Двери были закрыты, и за ними глухо шумели голоса, но из любой комнаты могли выглянуть на его шаги.
— Козлов!
Не хватило нескольких секунд. Голос доктора, дока из комнаты Паршина.
— Давай пулю распишем! — летело на весь барак.
— Чего орешь? — прошептал Михаил.
— Не понял! — еще громче крикнул доктор и затопал к нему. — Давай пульку распишем. Вся надежда на тебя. Толпа — кто в двадцать одно, кто в дурака, а интеллектуальному человеку приходится оставаться без развлечений.