— И не раз. Мы называли его Ана-дырка.
Но очередной анекдот услышать не удается. Из глубин двора возникает разъяренная женщина.
— Угомоните своего поганого пса!
Гнев ее обращен к мужчине в спортивном костюме. В доме, где почти нет знакомых, обладатели собак, хотя бы в лицо, но друг друга все-таки знают. Рассказчик сам иногда, называя свой адрес, пользуется наиболее доходчивой приметой: «Я живу в одном подъезде с догиней Дианой».
— Угомоните, я вам сказала! — кричит женщина.
— В чем дело?
— А то вы не видите. Я же слышала, как вы над нами хохотали!
— Над вами!? Мы анекдоты рассказываем.
— Вон что он делает! Любуйтесь!
И тут же, словно по команде, полоснуло пронзительное верещание. Это огромная овчарка настигла крохотную чау-чау и пробовала взгромоздиться на нее.
— Рекс, ко мне! — крикнул хозяин.
Кобель поднял голову, отвлекаясь на окрик, и чау-чау, воспользовавшись этим, выскользнула из-под него, отбежав метров на десять, остановилась.
— Ко мне, Рекс!
Но собака не послушалась.
— Любовь — сильнее чувства долга, — усмехнулся мужчина в поношенном пальто.
— А вы не суйтесь! Издеваться вздумал…
Созерцатель тут же отметил, что в человеке своего клана, при всей озлобленности, женщина видела равного, а от его собеседника презрительно отмахнулась, он для нее не существовал, человек, сброшенный ею с парохода современности, и тот понял и проглотил, разве что злорадно ухмыльнулся, злорадно и безвольно.
— Если у собаки течка, значит не надо ее выпускать. Рекс не виноват, это однозначно.
— Да он все время до нее домогается.
— Не замечал.
— Всё вы замечаете. Каков хозяин — такова и собака.
— Абсолютно верно, — радостно согласился мужчина.
— Ты на что намекаешь! Он на всех сучек кидается. Я завтра с пистолетом выйду, и пусть этот поганый кобель попробует приблизиться.
— С автоматом надежнее.
— А вот когда пристрелю, тогда посмотрим, кто смеяться будет. Разрешение на оружие у меня имеется, я в прокуратуре работаю!
— Кто еще здесь пистолетом пугает? — вмешалась дама, вышедшая из подъезда. — За моего Рексулю я тебя вместе с твоей сучонкой придавлю…
А дальше слова потеряли значение. Женские голоса превратились в лай. Две обозленные дворняги, облаченные в дорогие меха, остервенело лаяли друг на друга.
Если бы рассказчик был романтиком или моралистом, он не преминул бы усилить эту сцену собачьей идиллией: представьте себе — на фоне мирных игрищ двух породистых собачек набирает громкость бесконечный лай двух безродных баб. Но рассказчик никогда не был моралистом и давно перестал быть романтиком, он и от своего реализма устал, но так уж, по инерции, он замечает, что овчарка, готовая к прыжку, напряженно следит за развитием ссоры, а чау-чау, кокетливо повизгивая, убегает от карликового пуделя. Впрочем, может быть, что маленькая собачка была вовсе и не чау-чау, рассказчик не очень разбирается в породах декоративных собак.