Алена поразила честность и безыскусная простота Лорин.
— Это она… она так говорит? Что я осложняю ей жизнь?
— Она ничего про вас не говорит, мсье. Ни плохого, ни хорошего. Ничего.
Ален не ожидал, что слова Лорин так его заденут.
Геновева… Это было так давно. Но в его воспоминаниях это случилось будто вчера.
Он влюбился в Женевьев Эколлье с первого взгляда. Ей было двадцать пять, Алену — двадцать восемь, и душным, жарким летним днем она поразила его в самое сердце, заставив забыть обо всех прежних желаниях, стремлениях, мечтах.
Тем летним днем Женевьев Эколлье праздновала свою помолвку. С братом Алена Робером.
Ален специально приехал из Ренна, чтобы посмотреть на женщину, о которой Робер столько рассказывал по телефону и в своих невинных, восторженных письмах.
Ален мало ему верил и ожидал, что Роберу вскружила голову непривлекательная крестьянская девица.
Но Женевьев Эколлье ничем не походила на этот образ. Она была исполнена вызывающей чувственности и жизненной силы, с полными пурпурными губами и темными глазами, которые словно впивались в мужчину, пока он не слышал звон собственного разбитого сердца.
Весь вечер Ален молчал. Он был в ярости. На Робера, который не солгал ему, описывая свою невесту, и на Женевьев. За то, что она была такая, как есть, и не делала ничего, чтобы влюбить его в себя, но и ничего, чтобы помешать ему влюбиться. Он смотрел, как она обращается с Робером, нежно и предупредительно. Со своими родителями. С его родителями. Ей удалось так расположить к себе его строгую мать, не доверявшую ни одной женщине, которая осмеливалась приблизиться к ее сыновьям, что она стала видеть в ней дочь и в свою очередь защищать ее от истинных и мнимых мужских посягательств. А его отец, который вел себя так, словно это ему лично принадлежит заслуга — найти среднему сыну такую жену, он проявлял по отношению к Женевьев почти рабскую преданность.
Позднее Ален собрал все свое мужество и всю свою ярость и пригласил Женевьев на танец.
Если прежде Ален был только вне себя, то в тот миг, когда тело Женевьев под красным платьем почти вплотную прижалось к нему, погиб безвозвратно. Они не сказали друг ни слова, они только смотрели друг на друга, и во время этого танца их дыхание участилось. Кончиками пальцев он ощущал под шелком платья ее теплую кожу и чувствовал жар, исходящий от ее взгляда и ее лона. Они не могли произнести ни слова, которое язык их взглядов и их рук не счел бы ложью.
Чем дольше они безмолвно танцевали, тем труднее становилось подыскивать слова.
Однако он осознавал, что оба они, вопреки разуму, испытывают одно желание: Я. Тебя. Хочу.