— Жанреми пересаливал суп из-за какой-то дамы? — спросила Лорин.
— Он влюбился. Влюбленные повара вечно все пересаливают.
— А несчастные?
— Все топят в коньяке.
— А в кого влюблен Жанреми?
— Да какая разница! Allez, allez[65], за работу, Лорин! Пожалуйста, покажи мадам Марианн «мансарду-раковину».
Женевьев мимолетно улыбнулась Марианне. Да, возможно, эта женщина, которую случайно занесло на край света, — именно то, о чем она молилась в последние месяцы. А разве в случайностях не различима иногда рука судьбы?
Жанреми подвинул Марианне стопку белой спецодежды и какую-то бумагу. Марианна недоуменно уставилась на нее.
Жанреми показал цифру в центре листа: восемьсот девяносто два евро, а соседняя цифра, видимо, обозначала количество рабочих часов в неделю, по шесть часов в день, кроме вторника и среды; кроме того, ей предоставлялась комната.
Она осмотрела спецодежду. Совершенно такая же, как та, что ей выдавали в школе экономок. Жанреми умоляюще взглянул на нее.
Марианна подумала, какой же грязной и неухоженной она должна казаться в своем испачканном платье. От белой одежды пахло мылом, и Марианне отчаянно захотелось губкой смыть с себя всю грязь, покрывшую ее кожу за последние дни, и натянуть чистое белое белье.
И только по этой причине она написала над пунктирной линией свою девичью фамилию.
— Bon[66], — облегченно выдохнул Жанреми и подал ей поварской колпак, сшитый на манер берета.
Марианна сунула сверток со спецодеждой под мышку и следом за Лорин через маленький двор засеменила к боковому входу в гостиницу. За ней незаметно прокрался рыже-белый кот и за ее спиной юркнул в приоткрытую дверь.
Жанреми разобрал свою добычу с рыбного аукциона в Конкарно, положив скатов, камбал и тунцов в пластиковые контейнеры с измельченным льдом. Крабы щелкали клешнями. Мадам Женевьев проверяла счета.
— Как по-твоему, стоит мне снова открыть гостиницу? — с наигранным безразличием спросила она.
— Само собой! — ответил он. — А почему вы именно сейчас об этом задумались?
Женевьев Эколлье вздохнула, а потом тихо ответила:
— Все из-за этой Марианн, ну, той самой, которую Симон нашел в море. Знаешь, кого она мне напоминает? Меня саму. Я бываю точно такая же, когда мне страшно.
Жанреми кивнул. Иногда на лицах других можно было прочитать собственные мечты и сомнения.
Он поставил перед Женевьев тарелку с омлетом, украсив его сердечком из красного базилика.
— Mon Dieu[67], Жанреми! На что ты намекаешь?
— Да ни на что. Bon appétit[68].
Она молча съела омлет и поставила тарелку в посудомоечную машину.
— Не важно, смотри мне, не вздумай снова испортить бульон.