Когда я закончил, она покачала головой и вытерла лицо рукавом. Целую минуту она сидела, расслабившись в кресле, закрыв глаза и запрокинув голову. Она ничего не говорила, лишь неосознанно постукивала носком туфли по полу.
Наконец она встала.
— Спасибо. — Она скрестила руки на груди и снова поежилась, словно холодный ветер вернулся. Наполовину отвернувшись, она добавила через плечо: — Большое спасибо.
Она направилась к выходу, когда я крикнул ей вслед:
— Эй, а вы…
Она повернулась.
— Вы бы спели ее со мной?
Она шагнула ко мне.
— Правда? Вы не возражаете?
Я отступил в сторону из-под лучей единственной лампы.
— Нет.
Она кивнула:
— Мне это нравится. — Она поднялась по короткой лестнице, ведущей на сцену. — Можно узнать слова?
Я достал записную книжку из-под ремня на спине и открыл на нужной странице. Она указала на значки Нэшвиллской системы счисления:
— Вы это понимаете?
— Более или менее.
— Парни из моей группы твердят, что мне нужно научиться, но для меня это полная околесица. — Она прочитала текст и провела кончиками пальцев по прочеркам пера. — Прекрасно. Откуда это?
— Мой отец был… он странствующий проповедник. А я тогда был ребенком. Пришла сильная гроза, и молния подпалила шатер. Повсюду гремел гром. Я спрятался под скамьей у пианино. Ливень хлестал горизонтально и заливал мое лицо. Люди разбегались, как муравьи. Отец запустил руку под скамью, вытащил меня оттуда и указал на мое сердце, а потом прошептал на ухо…
— …«Выпусти это», — закончила она.
— Это был первый раз, когда я играл перед людьми.
— Думаю, мне бы понравился ваш отец.
Я уже исполнил вступление и кивком показал ей, что можно начинать. Она тихо запела, подпевая гитаре, подпевая моей песне. Ее голос был словно создан для этого. Ее вокальный диапазон и сила голоса позволяли играть со строфами, но она воздерживалась от этого, полагаю, не желая ранить мои чувства. Когда я начал играть второй куплет, она раскрыла голос и спела для меня в полную силу.
Когда отзвучали последние ноты, мы провели в молчании целую минуту. Потом еще одну. Наконец она приподняла бровь:
— Ну как, нормально?
В последнее время ей явно приходилось нелегко. Слишком много критических замечаний, окриков и наставлений. Мне в голову пришла мысль о собаке, которую так долго держали на поводке, что даже если снять его, она все равно останется рядом.
Моя песня в ее исполнении была одной из самых прекрасных вещей, которые мне приходилось слышать. Я ломал голову над тем, как сказать ей об этом, не показавшись очередным ее ревностным поклонником.
— Мне всегда казалось, что лучший голос — не тот, который может взять больше всего октав, громче всех остальных, звучит дольше… как угодно. Нет, это голос, которые заставляет нас поверить в то, что он поет чистую правду.