.
Когда я вхожу в дом, мама говорит по телефону с матерью Тамс, а папа – с родителями Джереми Мервиса. Вот и конец всем секретам. Все явно очень и очень злы.
Мама упирает в меня палец:
– Джек Генри. Останься.
И показывает мне на гостиную.
Десять минут спустя.
Мама:
– И что все это значит?
Я:
– Может, мне очки нужны.
– Я сейчас говорю не только о похищении Джереми Мервиса. Я обо всем речь веду, Джек. В школе у тебя неприятности. Подрался вот. Ты – совсем не ты.
Я:
– У меня просто плохая полоса, мам. Я тот же милый парень, которого ты вырастила. Тот же твой любимый сын. Тот же я.
Мама:
– Я не знаю, что творится у нас в семье, но подобному поведению надо положить конец. Если что-то не так, тебе нужно с нами поговорить.
И вот он, мой шанс вывалить ей все рядом с кусочком попкорна, который она вытягивает из-под дивана, и лежащим на ковре пультом от игровой приставки.
Мама:
– Джек? Скажи нам, что с тобой происходит.
Но в этот момент я не знаю, что сказать. Все, что у меня не так, выглядит надуманным, потому что я вроде бы не могу вычленить что-то и действительно им выложить – ни тайный роман отца, ни мое скрываемое мозговое расстройство.
Я:
– Извините. Я исправлюсь. Это лучшее, что я могу сделать. – Я смотрю на отца. – Это лучшее, что любой из нас может сделать.
И может, оттого, что он знает, что в чем-то, наверное, есть доля и его вины, отец говорит:
– Я верю тебе, Джек, но все это довольно скверно. Тебе нужно срочно извиниться перед обеими семьями.
Мама:
– К тому же мы хотим, чтобы ты обратился к психологу. К мистеру Левину или кому-то еще. Никаких гулянок две недели. Школа, работа, дом. Вот так.
Мне хочется возразить: «Две недели? Прикуйте меня к дому до конца года. Не пускайте меня в школу, пока вы не уйметесь. Пусть я буду торчать дома, как Мари Кларисса Блеквуд, как Либби. Тогда все станет гораздо легче».
Я чувствую себя связанным. По рукам и ногам. Везде. С тем же успехом они могли бы засунуть меня в ящик и бросить там.
Сперва я звоню Мервисам. Затем – маме Тамс. Мертвым ровным голосом я извиняюсь. Я говорю, что никак не могу отойти от известия о раке у отца и от неприятностей в школе. Я прошу:
– Пожалуйста, не наказывайте Дасти за мое плохое поведение. Он – лучше всех, кого я знаю.
Когда я вешаю трубку, я добавляю приписку к молитве. «Не дай никому причинить ему боль. Включая меня».
Либби
Танцевать мне не хочется, но я достаю розовые балетки и натягиваю их на ноги. Я падаю на кровать, зарываюсь в подушки и затаскиваю Джорджа себе на грудь, вдыхая отдающий пылью запах его шерстки. Он начинает брыкаться, так что я отпускаю его, и он проделывает то, чего раньше никогда не делал, – садится рядом со мной и нежно впускает и выпускает свои острые, грязные коготки.