ез не в свои дела и заткнулся. Хороша мамзель! И еще клятву Гиппократа давала! Фельдшер продолжал уверять, что при обширном инфаркте необходим полный покой и постельный режим. Впрочем, мы с капитаном это знали и поэтому были так настойчивы с нашей просьбой. Но нам уже сообщили, что бот уже вышел, но без врача.
С большим трудом гидролога на носилках перенесли с борта судна на маленький бот и вместе со мной, фельдшером и капитаном мы направились к базе. Ветер усиливался, и бот, как шарик для игры в пинг-понг, выбрасывало наверх и с шумом бросало вниз. Наш страдалец позеленел, стал задыхаться, глаза остекленели, и из-под него потекла моча. Мы с фельдшером переглянулись. Все кончено! Его, молча, перенесли на борт базы и отнесли в медпункт. Скоро вышла врач, молодая миловидная женщина.
— Вы привезли труп, — испуганно сказала она и пригласила к себе. Наш коллега лежал на кушетке накрытый простыней.
Врач достала скальпель, прижгла на спиртовке и приложила к его ступне. Никакой реакции со стороны несчастного товарища не последовало.
— Вы убедились? — спросила судовой врач.
— Мы — то убедились, — ответил я, — но он был живой, когда его отправляли на базу, что подтвердят многочисленные свидетели. И вы были обязаны в этой тяжелой ситуации прибыть на судно с соответствующими лекарствами или потребовать от капитана, чтобы дали нам борт. И посему я вынужден написать на ваши действия рапорт вышестоящему начальству на материке. Наш фельдшер поддержал меня и утвердительно кивал головой.
Врач побледнела и со слезами выскочила из медпункта. Тотчас пришел капитан-директор базы и стал уговаривать нас не поднимать шума. Возможно, она была его возлюбленной, поскольку он слишком рьяно ее защищал. Но мы не отступались. Обидно было, что по вине какой — то какой-то стервы, пусть даже она была любовницей капитана, умер наш товарищ. Тогда капитан-директор базы предложил другое решение. Он дает нашему капитану полные сутки стоянки у борта базы (обычно не более 12 часов: этого времени достаточно для бункеровки водой и топливом) и полностью обеспечить свежими продуктами, овощами, фруктами и даже апельсинами. Неслыханное дело!
Наш капитан стал колебаться. Члены команды от этого предложения были в восторге и бросились уговаривать нас. В ход пошли иезуитские доводы. Все равно нашего товарища не вернешь к жизни. Возможно, он умер еще на нашем судне. Не надо было идти больным в рейс. Как будто сами все здоровые! Да и вообще, зачем ломать жизнь такой красивой молодой женщине?
Я долго сопротивлялся. Фельдшер уже сдался, равно как и наш капитан. Уж очень ему понравилось, как его принимали и угощали на плавбазе. Обычно моряков, кроме второго штурмана, отвечающего за продукты и мотористов, принимающих топливо, на борт базы никого не допускают. Правда, все равно матросы ухитрялись попасть на базу и судовые рыбообработчицы прятали их, где могли. Но в данном случае им предлагали это официально. Умереть и не встать! На меня косились злобные взгляды матросов. Капитан, пряча глаза, уговаривал бросить это кляузное дело. Но как я мог простить этой капитанской потаскушке смерть моего друга? Долго размышлять мне не дали. Я до сих пор не могу себе простить, что согласился, не выдержав давления со стороны команды.