Вервей слушал с важным видом, властно подняв бровь.
– Похоже, ситуация действительно очень благоприятная, – произнес он наконец. – А все-таки сказал Эрст что-нибудь по поводу того, какие конкретно меры они собираются принимать?
– Да. Будут взяты под строгое наблюдение все дома, расположенные на самой площади у церкви и в начале выходящей на нее улицы. Что касается других примыкающих улиц, то они займутся только фасадами домов, откуда видна паперть. В таком случае над той улицей, которая нас интересует, не будет никакого контроля. Она останется вне их поля зрения. Там ни из одного окна не видно церкви.
– Но зато ее хорошо видно со строительных лесов, – пробормотал Вервей, снова понизив голос и удостоверившись, что никто не может их услышать. – Я сам лично проверил это еще вчера.
– Ее видно со строительных лесов, и в этом наш шанс. Ни один полицейский не способен об этом догадаться.
– Это ваше мнение.
– Это мое мнение, и не забывайте о том, что за свою жизнь я научилась хорошо разбираться в полицейских, – с жесткостью в голосе возразила Ольга. – Все они одинаковы: скоты и дураки, которые выполняют приказы, не размышляя… Впрочем, – продолжала она уже другим тоном, – окончательный план, очевидно, был принят вчера вечером на совещании. Я узнаю о нем если не путем подслушивания, то от самого Гора. У Эрста нет от него секретов, а фотограф становится все более откровенным со мной. Вчера вечером он повторил все, что говорилось во время их беседы, и даже дополнил ее деталями, которые от меня ускользнули. Похоже, он с удовольствием рассуждает на эти темы. Его надо только подтолкнуть.
– Шлюха! – пробормотал сквозь зубы Марсиаль Гор.
Сидя на табурете в герметически, если не считать маленького отверстия, закрытом кузове грузовичка, припаркованного у Люксембургского сада на улице Гинемер, Гор уже минут пятнадцать смотрел в окуляр странного прибора, наведенного им на скамейку, занятую двумя сообщниками. Грузовичок одолжил ему один друг, техник телевидения. Обычно им пользовались для того, чтобы снимать сцены для телепередачи «Скрытой камерой», и Гор уже не впервые брал у него эту машину: из нее легко было сделать некоторые снимки, оставаясь при этом незамеченным. Но сегодня в ней скрывались не кинокамера и не фотоаппарат, а некое не менее бестактное, но значительно менее распространенное устройство.
Оно представляло собой металлический ящик в форме параллелепипеда размером с обычную пишущую машинку, со специальной воронкой, в передней части которой крепился оптический прицел. Воронка была не чем иным, как раструбом очень чувствительного микрофона, называемого некоторыми специалистами ультрачутким. В ящике находился мощный усилитель. Оптический прицел служил для того, чтобы точно навести раструб микрофона на рот говорящего, чьи слова хотелось услышать.