Понятие монады беднее понятия личности; оно именует отдельный жизненный центр, но личность не исчерпывается этим свойством. Однако поскольку дальнейшие определения личности нам неизвестны, мы будем пользоваться понятием монады, как фундаментом при изучении личности. Мы можем постепенно расширять его смысл новыми определениями, если таковые откроются в процессе исследования, до тех пор, пока не исчерпаем понятия личности, приобретая тем самым возможно полное познание о живом. Так мы удваиваем число сторон вписанного многоугольника, постепенно заполняя площадь круга.
17. Познание живого теперь сводится для нас к познанию монад. Поэтому нам нужно сейчас найти хотя бы предварительный закон познания монад. Все монады в чем-либо подобны друг другу, потому что именно подобие дает право на включение в число нас. Всякая монада подобна нам хотя бы в том что, способна к радости и страданию. Иначе говоря, всякая монада способна к некоторым переживаниям, к которым способны и мы. При этом важно следующее наблюдение: через истолкование телесных движений, мы не можем познавать в монадах иных переживаний, чем к каким способны сами. Это ясно из способа истолкования: наблюдая движение тел, мы догадываемся о состоянии души. Видя, что животное тяжело дышит, мы говорим, что оно испытывает усталость. Наблюдая, что кошка машет хвостом, мы полагаем, что она недовольна; а то же самое движение у собаки мы понимаем в обратном смысле. Эта чувственная символика есть и первый способ общения монад. В искусстве речи люди довели систему общения через символы до высокого совершенства.
18. Символ мы истолковываем помощью аналогии, подыскивая для него значение из собственного опыта. Приписывая другим монадам только такие переживания, к каким способны сами, мы познаем в других монадах те способности или силы, — эти слова равнозначущи, — которыми обладаем сами. Поэтому закон познания монад можно выразить так: монада знает другие монады лишь в отношении одинаковых сил. Хотя закон этот найден нами размышлением по поводу познания через аналогии, однако он обладает всеобщей значимостью, независимо от того, познает ли монада монаду через чувственную символику, или иным путем. В самом деле, пусть некоторая монада А обладает определенной силой, т. е. способностью, которой не обладает В. Тогда монада В если и может получить знание об этой силе, то только формальное, в виде утверждения о существовании чего-то неведомого. Для реального же знания, монада В должна хоть на мгновение пережить силу, как свою.
19. Познание монады по этим рассуждениям сводится к познанию ее способностей или сил. Но тогда встает вопрос: полное ли это познание? Может быть, в монаде есть еще что-нибудь, кроме сил? Обратившись к самонаблюдению, каждый из нас находит в себе понятие некоторого средоточия, к которому он относит все силы. Этот центр он полагает неизменным при смене сил и обозначает словом «я». Сущность такого центра, как было упомянуто выше, всегда представляла труднейшую задачу для философов. Некоторые, как например, Фихте, считали этот центр лишь суммой сил; другие просто считали его удобной фикцией. Были и более сложные учения. Здесь мы не станем вдаваться в исследование о «я», так как еще не дошло до того дело, но заметим, что монада немыслима без такого, — хотя бы идеального, т. е. чисто мысленного, — центра, так как иначе нет основания объединять ряд сил, как относящихся к одной монаде. Понятие этого центра заключено в самом понятии монады, ибо только благодаря ему она есть определенная единица, остающаяся тождественной самой себе при смене своих сил. Поэтому-то и самая монада может быть определена, как живой центр сил.