Слово есть начало знания; слово являет тайну; слово являет то, что мыслится; слово являет мыслимую тайну, но слово человеческое исходит из ума, указуя на тайну, божественное же Слово являет Тайну, мыслимую Умом (Бог Отец есть Ум), не исходя из Ума, но в Нем, пребывая и взывая: Приидите ко Мне верою и познайте Меня, а через Меня увидите и Отца — Ум, обладающий Тайной.
Слово человеческое есть ключ умозрения тайны, Слово же предвечное есть сама тайна, само умозрение Тайны, личность. зрящая Тайну… Слово — к Богу. В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, к Слово бе Бог. Это Слово — не иной природы, что Тайна, ибо сущность их одна.
30. У Св. Иоанна Дамаскина есть понятие о Боге Отце, как Изводителе (…) Святого Духа. Этого выражения древние отцы вообще избегали. Но оно наводит на достойные внимания мысли. Например. Св. Григорий Богослов, разъясняя исхождение Св. Духа от Отца, называет Отца (…) Духа же — (…), что — одно и то же с (…) (Есть еще название тождественное по смыслу (…). Примечание к главе VIII у А. Бронзова).
Здесь возможно следующее замечание. Дух Святой от Отца исходит — Он есть (…) или (…), проблема или апория. Постижение всякой тайны необходимо предваряется горением к тайне. Только в этом горении к тайне есть жизнь. Можно сказать, что истинная жизнь, жизненный принцип есть горение к тайне. Это горение к тайне есть дыхание жизни, где нет этого горения, там — бездыханность и смерть. В этом горении — жизнь духа по преимуществу, это дыхание, дух жизни. Горение к божественной Тайне в Боге не от чуждого ей исходит, но из нее же самой; это горение исходит из обладающего Тайной Ума и успокаивается в рождаемом им Слове, которое есть постижение Тайны. Это горение в Боге именуется Духом Святым; Дух Святой от Отца исходит и в Сыне почивает, и как Дух есть жизнь, то и Сын есть для твари источник жизни истинной и путь внутрь Тайны.
На полях: В Боге невозможно допустить какого-либо неведения — тайной сущности. Лица созерцают не сущность, но друг друга.
Здесь — небольшое отступление. Горение к Тайне иное (в Боге и) в Царстве Божьем, и иное — в мире падшем. Там — самораскрытие познающего навстречу откровению, здесь — мучительное вопрошание: дыхание Божие, огонь Духа Святого переживается здесь как сознание проблемности и апорийности. Наши проблемы и апории — искажение внешних имен (…). И падшему человеку нравится его падение; он говорит, что жизнь — в постижении, в решении все новых проблем и в разрешении все новых апорий, и так — бесконечно. Это — люциферовская примиренность с падением, и, как всегда, она есть подобие истины — формулировка верна, в познании — жизнь и познание — жизнь. Но чтобы то была истинная жизнь, не нужно страдание бесплодных решений и разрешений…