– Опасная? – подсказал Гамрян. – Необычная?
– Кажется… – предательская слеза выкатилась через нижнее веко и потекла по щеке. – Если она умрет, я… – Шура всхлипнул. Сухая когтистая лапа перехватила его горло, но он все же сумел выговорить: – Я тоже не смогу жить.
– Думаете, вы один? – грустно произнес Гамрян.
– Ничего я не думаю, – выдохнул Шура. – Ничего я не знаю.
Гамрян уселся в кресле поудобнее.
– Тогда вот вам еще одна теория – лично моя. Вы были доверенным лицом Голицынской, ее фамилиаром и любовником – уже, как говорится, до кучи. Потому что постороннему человеку она не стала бы рассказывать правды о себе, это совершенно точно. Потом – как я предполагаю – произошло нечто, из-за чего ваши отношения завершились. И вы решили отомстить ей, но не своими руками, а с помощью, опять же, постороннего человека. Чтобы оказаться не при делах, вы расстались с ней за месяц до запланированной акции, причем ушли сами, а не она прогнала вас. Скажите мне, Александр, кем был человек, бросивший иголку – пока можно что-то исправить.
И тут Шура перестал осознавать себя, перестал понимать, что вообще происходит – разум его заволокло кровавым туманом, потому что мудрый Гамрян был прав, и все могло выйти именно так, как он говорит, потому что Шура ушел слишком вовремя… И он просто выпрямился, так резко, что уронил стул, сказал, что видел в гробу все и всех, добавил абсолютную нецензурщину – такую, что у Гамряна натурально отвисла челюсть – и вышел в коридор, с грохотом захлопнув за собой дверь. Анюта, пытавшаяся подслушивать, шарахнулась от него, словно от зачумленного. Шура сбежал по лестнице, выскочил в вестибюль и, оттолкнув какого-то заморыша, вырвался из института, абсолютно не зная, что делать и куда идти. Туман в голове не рассеивался, Шура шел, не разбирая дороги, ведомый тем первобытным чувством, которое не позволяет падать, а в висках стучало только: Лиза. Лиза. Лиза.
Он не помнил, да и не понял, как оказался в зачуханной медсанчасти на окраине города, не знал, как подошел к стеклянным дверям палаты на восемь человек… Лиза лежала на койке возле окна, и Шура не сразу узнал ее в бледной исхудавшей женщине, не имевшей ничего общего с Лизой из его памяти. Он вообще опознал ее по Ване Воробушку, который сидел на соседней койке и в лицах читал «Вождя краснокожих». Соседки по палате, в основном тетки за сорок, дружно хохотали.
Шура привалился к стене. Стеклянные двери были той гранью, которую он не мог пересечь, пусть даже эта грань существовала только в его воображении. Он словно бы превратился в вампира, что не имеет права войти в комнату без приглашения – он сам отказался от этого права, испугавшись того, что привычная жизнь чересчур быстро слетела с накатанной колеи. И теперь Лиза лежит на койке под серым больничным одеялом, а он, Шура, не будет с нею, не прочитает ей книжку. Ваня вскинул голову и посмотрел, как показалось Шуре, чуть ли не ему в глаза, а потом, закрыв книжку, что-то тихо сказал Лизе и почти выбежал в коридор.