Хочешь жить, Викентий? (Орлова-Маркграф) - страница 14

— Что? Плохая? — спросил я, не понимая, в чем дело.

Я не расслышал ответа. А может, его и не было вовсе. Вместо него раздался оглушительный хохот пятерых мужиков. Палата прямо сотрясалась от смеха, а я ничего не мог понять. С сестринского поста на шум прибежала сестра с возмущенным лицом, но, увидев Прыткова с банкой сметаны, тоже рассмеялась.

— Ну что, получили сметанки? Так вам и надо!

Мне надоело это всеобщее веселье, и я вышел в коридор. Сердито побродив туда-сюда, я зашел в процедурную к Анне Акимовне.

— Ну что, купил мужикам сметанки? — рассмеялась она.

— Купил, только не понимаю, почему это так всех развеселило?

— Да потому что у них своя сметанка. — Анна Акимовна щелкнула себя по горлу. — Разливной портвейн — вот какая у них сметанка!

Тут меня прямо в жар кинуло. Влип, как мальчишка! Приволок мужикам банку сметаны!

Я взглянул на часы. Домой, что ли, уйти? Часа через два все отделение будет знать про сметанку.

— Практикант наш здесь? — На пороге появился Олег Иванович. Он устало махнул мне: — Идем за мной!

Я вышел в коридор. Олег Иванович обнял меня за плечи.

— Надо подежурить около больной, которую мы прооперировали. Это, конечно, скучно, не то что скальп пришивать. Но больше некому. Сестры все в запарке: куча перевязок и новых больных принимать надо.

Мы вошли в постоперационную.

— Если появятся хоть какие-то признаки жизни, — он кивнул в сторону стола, где под простыней лежала прооперированная девушка, — зови. Тамара сменит тебя, как на посту управится.

Олег Иванович вышел, а я подошел к столу. Голова девушки по самые глаза была забинтована ровными плотными слоями бинта. Кажется, такой тип повязки называется «чепчиком».

Лицо неподвижное, бескровное, с синевой, черные веки прикрывали глаза. Никаких чувств не выражало это лицо: ни страдания от боли, ни страха смерти, вообще ничего. Я дотронулся до руки, тяжелой и холодной, и попробовал нащупать пульс, но ничего не услышал. Живо ли это тело, накрытое простыней с огромной больничной печатью «2-я городская больница», приходящейся прямо на область сердца? И что в нем, этом равнодушном полуостывшем теле, делает душа?

Я уселся на подоконник и сначала неотрывно смотрел на окаменелое лицо, которое оживляла лишь белизна повязки, на руки, не чувствующие иглы в вене, на ноги, ничем не укрытые и не чувствующие холода. Но постепенно отвлекся и стал думать о разной чепухе. Было время тихого часа, лишь изредка из коридора доносилось тихое шарканье ног — проходил кто-нибудь из сестер.

И вдруг я увидел, как правая рука Александры сделала резкое движение, затем так же резко дернулось туловище, и девушка словно бы попыталась приподняться. Теплый, розоватый цвет окрасил щеки, и все лицо посветлело, но тут же прежняя неподвижность вернулась к ней, и лицо вновь приняло синеватый оттенок. Именно в вене правой руки находилась игла от капельницы. Я спрыгнул с подоконника, испугавшись, не вышла ли игла из вены. Но она была накрепко зафиксирована несколькими полосками липкого пластыря, так что все обошлось.