— Что же не помог? — мрачно спросил Казарян.
— Не успел. Пока монтировку искал, вы уже дело сделали.
— Долго искал.
Казарян влез за руль. Пошарил по карманам, нашел коробочку, поел блестящих шариков. Пробежала электричка, уютно светя желтыми окнами. Подняли шлагбаум.
На Ярославском шоссе Казарян дал девяносто и виртуозно засвистал пугачевскую «Делу — время, делу — время, потехе — час!». Галя вдруг, как тот, что сидел на площади, прикрыла лицо ладонями.
— Пристегнись, — сказал Казарян.
Галя отняла руки от лица, щелкнула ремнем безопасности. Казарян добавил:
— И успокойся.
— Как вы можете, как вы можете так! — запричитала она и опять закрылась ладонями.
— Не понял, — строго заметил Казарян. Галя снова отняла руки от лица, посмотрела на него, обернулась и быстро глянула на Алика с Саней.
— Вы — мясники! Вы понимаете, что вы — мясники, убийцы?
— Не понимаем, — всерьез отозвался Смирнов.
— А, да что с вами разговаривать! — Галя махнула руками и заплакала.
— Ты получше поплачь, — посоветовал Казарян. — Помогает.
Галя заплакала в голос, а Алик спросил у Смирнова:
— Ты за этим в Москву приехал, развлечься? Скучно там, у моря?
— Дурак ты, Алька, — ответил ему Смирнов.
— Ловко ты этого каратиста достал, — вспомнил Казарян.
— Мне один капитан-десантник, афган, про этих каратистов все точно объяснил. Вся эта хренотень — набор штампов. У хорошего каратиста их шестнадцать, у приличного — восемь, а у таких вот — четыре, не больше. И обязательно с копыта начинают. Так что достать такого — дело нехитрое.
— А ножки ослабли. И в коленях — мандраже, — проанализировал свое состояние Алик.
— Сам же говорил — нас теперь на два удара хватает. И все. Следовательно, ты использовался полностью.
— Да, ребятки, старость — не радость! — любимым своим трюизмом откликнулся Смирнов.
— Старички, — про себя решила притихшая уже Галя. — Богобоязненные старички. — И хихикнула.
Казарян покосился на нее и спросил:
— Отошла?
— Симпатично погуляли. Развеялись слегка.
Въехали в Москву. Довезли Галю до ее дома, а сами поехали к Алику.
Умываясь в ванной, Алик увидел себя в зеркале и огорченным криком задал вопрос Смирнову и Казаряну, устало возлежащим в креслах перед выключенным телевизором:
— Когда же я себе личность так покарябал?
— Во-первых, известно когда, — ответил Казарян. — А во-вторых, не ты, а паренек, которого ты достал. Он падал, ручками от огорчения взмахнул слегка и тебя задел.
— Да… А мне в понедельник записываться на телевидении, — сообщил, войдя в столовую Алик, и вальяжно рухнул на диван.
— Загримируют, — мрачно успокоил его Смирнов.