Каждое утро, лежа в спальне, он наблюдал, как за окном, с трудом пробиваясь сквозь зимний туман, над мирным городом поднимается солнце, как оно несколько часов до полудня заливает все вокруг своими лучами, и это спокойное начало каждого дня сулило ему покой в будущем. Дни становились теплее. Было больше света, дождь шел реже. Скоро наступит весна, и в одно прекрасное утро, еще более прекрасное, чем эти, он покинет свой дом и отправится на пароходе в Грецию.
Через неделю после отъезда мистера Гринлифа и Мак-Каррона Том позвонил мистеру Гринлифу в Рим. Мистеру Гринлифу нечего было сообщить, но Том ничего и не ждал. Мардж уехала домой. Пока мистер Гринлиф в Италии, думал Том, газеты будут печатать сообщения об этом деле ежедневно. Но сенсационного материала о деле Гринлифа явно не хватало.
– А как ваша жена? – спросил Том.
– Нормально. Напряжение, впрочем, все-таки сказывается. Вчера вечером я как раз с ней разговаривал.
– Сочувствую, – сказал Том.
Он подумал, что надо бы написать ей хорошее письмо, несколько дружеских слов, пока мистер Гринлиф в отъезде и она одна. Жаль, не подумал об этом раньше.
Мистер Гринлиф сказал, что уедет в конце недели через Париж, где французская полиция также вела поиски. Мак-Каррон едет с ним, и если в Париже ничего не произойдет, оба отправятся домой.
– Мне, да и кому угодно, ясно, – сказал мистер Гринлиф, – что он либо мертв, либо намеренно скрывается. На свете нет ни одного уголка, где бы не знали о том, что его разыскивают. Кроме разве что России. Но он, по-моему, никогда не стремился в эту страну, а?
– В Россию? Нет, этого я от него не слышал.
Очевидно, мистер Гринлиф придерживался той позиции, что Дикки либо мертв, либо черт его знает где. В ходе телефонного разговора позиция «черт его знает» была превалирующей.
В тот же вечер Том отправился к Питеру Смит-Кингсли. У Питера были английские газеты, которые ему прислали друзья. На одной из них был запечатлен Том, выставляющий фотокорреспондента «Оджи» из своего дома. Том видел этот снимок и в итальянских газетах. Снимки, на которых он был изображен в Венеции, и фотографии его дома добрались и до Америки. Боб и Клио прислали ему авиапочтой его фотографии и материалы из нью-йоркских бульварных изданий. Все это казалось им ужасно интересным.
– Меня от этого тошнит, – сказал Том. – Я торчу здесь только затем, чтобы оказывать кому-то любезности и помогать чем могу. Если кто-то из газетчиков еще попытается ворваться в мой дом, я его пристрелю.
Он действительно был раздражен и возмущен, и это слышалось в его голосе.