— Дим, исходя из наших разговоров я поняла, что ты, ну, крайне много думаешь. Ты — совсем не творческий человек, ибо в творчестве мало разума, в нем нет продуманности, это импровизация двоих — того, кто завоевывает и кого завоевывают. Ты не способен на такое, а я последний раз занималась созидательным творчеством, наверное, в постели. Творчество, как и секс, — это поток, в который я погружаюсь.
— Полностью согласен. Первое творчество, которое человек совершил много-много лет назад, — и был половой акт.
— Мне нравится творчество, потому что это полная свобода.
— А я скажу так: творчество существует только потому, что полной свободы не существует и есть ограничения. Когда имеется срок, можно добиться результата. Только учитывая ограничения, получится что-то создать. Картину невозможно написать без холста — это условие. Книгу невозможно записать мыслями в голове — понадобится ручка или клавиатура.
— Ладно, согласна. Творчеством занимаются люди, обнаружившие свою надломленность. Человек, который все про всех знает, в творчестве не нуждается. Творчество — это ключ, которым открывается мир. Шествие по пути — это тоже акт творчества.
— Творчество — это импульс, а у импульса по его природе есть ограничения. Когда ты говоришь: «я тебя люблю», хочется сделать импульс в ответ. Когда я пишу текст людям, то говорю им: я вас люблю.
— Да.
— Да.
Мы сидели на краю и болтали ногами над проносящимся мимо нас городом. Вверху развивались мечты, а над ними развевался флаг Российской Федерации — это могло бы быть прекрасно и тепло, пока Диана не сказала:
— Пойдем ко мне?
Понадобилось небольшое усилие воли, чтобы не напомнить, что я уже видел все ее картины, поэтому пришлось отвечать:
— Я так не могу.
— Пойдем.
Мы дошли до ее подъезда. Я мялся.
— Что скажет мама?
— Да она спит, ничего не скажет.
— Точно?
— Она полностью вырубилась. Мы просто пройдем в комнату.
— Тогда, как только я попаду в комнату, немедля засну на полу, а ты отвернешься к стенке.
Стоял пятый час ночи. Двор устал наливаться утренними сумерками, а вселенная — переворачиваться в моей голове. Я смотрел в глаза этой невинной, но обреченной художницы, способной приступить к наброску великой картины. Ответственность за ее действия могло оправдать только стеснение, искреннее и всеобъемлющее, естественное и проходящее через все живое, что ее окружало.
Мы зашли в подъезд, и каждый шаг по той самый лестнице, которая должна быть в любом панельном за МКАДом, был тяжелее, чем все три кита, на которых стояла наша планета, и черепахи, на которых мы походили в те мгновения.