— Чей же это клад? — удивился Братухин, не до конца ещё понимая, в чём дело.
Пленники молчали.
— Это ваше, господин офицер? — спросил он комбата Павла Шихова.
— Да, — сухо ответил Шихов.
— Здорово, — протянул Братухин, — и где же вы взяли сие сокровище? Ах, подождите, подождите… Я, кажется, догадываюсь. Вы приобрели их во время реквизиции ценностей. Не у моего ли дяди?
Он хлопнул в ладоши.
— Куда не глянь, кругом одни воры и жулики; и каждый успел обчистить моего дядьку. В мирное время я бы и не подумал, на какие подлости способны люди. Теперь же, когда война и голод сняли маски, каждый, если не убийца, то обязательно вор.
Глаза Братухина вновь переменились, лукавые весёлые искорки забегали в его зрачках. Настроение изменилось, и пленным это не сулило ничего хорошего.
— Эх, Шихов, Шихов… Не в твою пользу этот чемоданчик. Ведь вещи в нём моего дядьки, так? А, значит — ты причастен к его смерти. Не отомстить за него я не могу… Да и если задуматься, вещи эти после его смерти принадлежат теперь мне по праву, а отдай я тебя под трибунал, ты же донесёшь, что отдал чемодан с драгоценностями мне…
Лицо Шихова хмурилось, но он молчал. Братухин же издевательски всматривался в него, силясь угадать мысли его, чувства.
На улице опять завыли волки, но теперь уже пуще прежнего. Кони, хоть и были далеко в пакгаузе, а отчётливо и тревожно заржали. Что-то недоброе разворачивалось там, в темноте.
— Хозяин, — рявкнул казак, — неси лампу, на улице ни черта не видно, да поскорей.
На первых словах казака смотритель уже сорвался и мигом принёс керосиновую лампу. Пока зажигали, волки на улице зашлись диким голодным лаем. Кони волновались всё сильнее и сильнее.
— Да давай сюда уже, мать твою, — нетерпеливо выругался казак и выхватил из рук смотрителя лампу. С ней он ринулся на улицу, распахивая дверь.
Из распахнутой двери потянуло холодком, который расползался по полу стремительно, и как спрут, обхватывая ноги сидевших своими ледяными щупальцами, взбирался всё выше и выше. Чёрная ночная бездна дышала тьмой, и жалок был электрический свет, пытающийся проникнуть за дверь. Тщетны были его попытки.
На улице послышались хлопки нагана, волчий лай и матерная ругань Фёдора.
— Да что там, в самом деле, — не выдержал Братухин, вставая с места. Тревога за лошадей вывела его на порог и он, чуть пройдя вперёд и спустившись по крыльцу, принялся вглядываться в тусклый огонёк керосиновой лампы, маячивший вдалеке на пути к пакгаузу.
Новые хлопки, снова ругань казака, и всюду волчьи повизгивания…
— Фёдор, что там? — крикнул в темноту Братухин.