Тишина расширилась в потемках, словно зрачок.
Ему нужно было столько ей рассказать: о странной девочке, о театре, об угрозах и сообщении о той встрече, на которой они должны быть оба (хотя он не знал пока, ни когда, ни где она состоится), но почувствовал, что сейчас совсем не подходящий для таких разговоров момент. Тем не менее очень скоро он понял, что не может спать. Рядом с ней это было невозможно. Хотя он ее не касался, однако чувствовал рядом с собой, слышал, как она дышит, ощущал жар этого великолепного тела. На секунду он спросил себя, хорошо ли то, что он собирался делать, ведь рядом ребенок, да и захочет ли она. Но поддался порыву. Протянул руку к коже, покрову тела, которое лежало в нескольких сантиметрах от него, – руку, дрожащую, словно вопрос.
И девушка, которая, казалось, ждала этого, среди этой вселенской тишины ответила на его движение и прикоснулась к нему губами.
Все для нее стало другим.
Она уже не отдавалась, как живое дерево, с воздетыми вверх руками-ветвями, стараясь сделать плоды своего тела доступными для обхвативших его пальцев и осознавая, что оно может быть использовано множеством разных способов, включая побои и удары хлыстом. Она освободилась от колец, которые навесил на ее плоть Патрисио, так же как освободилась от цепочки. Теперь единственное, что ею владело, – это желание. Ей нравилось ласкать Рульфо и позволять ему ласкать себя, нравилось целовать его и получать поцелуи. Она не ведала, было ли что-то еще в этом ощущении чистой неги, но в тот момент довольствовалась переживанием сладкого отдаляемого счастья, обещавшего общее с другим телом наслаждение.
Он изо всех сил старался быть мягким, осторожным. Понимал, что ей нужна сейчас вся его нежность. После долгих ласк и поцелуев они застыли в объятии, прислушиваясь к дыханию друг друга. И тогда Рульфо спросил себя, любит ли он эту девушку. Нет, он так не думал и не хотел этого. Опыт с Беатрис научил его тому, что любовь тоже приносит страдания. И тем не менее с Ракелью он чувствовал себя так, как никогда и ни с кем раньше. Возможно, это не любовь, но не было это чувство и слепым, самодовлеющим желанием.
Все еще обнимая ее, он опустил голову и положил ее в дюны ее грудей. И слушал, как тревожно бьется ее сердце, такое плотское, словно камни стучат по барабанной перепонке.
– Что это было? – спросила она вдруг.
– Что «это»?
– Ты разве не слышал? Ничего не слышал?
Он приподнялся. Все было тихо.
– Только твое сердце, – сказал он.
Но она внезапно всполошилась. Села и принялась вглядываться в темноту. Рульфо сделал то же самое. Комната была такой же, как раньше: тихая, погруженная во тьму.