Повесть, которая сама себя описывает (Ильенков) - страница 76

— Во-во! — заметил Стива. — Вот я и говорю — срань господня! До Брежнева мы уже докатились, скоро и до Пущиных всяких докатимся.

— А что? — возмутившись Стивиным тоном, внезапно вступился за товарища Олег. — Пущин — друг Пушкина!

— И х...и?

— А Пушкин — наша национальная гордость! Его творчество стало важнейшей вехой в истории нашей культуры!

Но Стиву, хотя был он крепкий паренек и далеко не из слабонервных, при подобных речах, вот типа о национальной гордости великороссов, подмывало блевануть даже еще сильнее, чем когда трепались о коммунистическом будущем. Он только демонстративно харкнул под сиденье и сказал:

— Культура? У нас — культура?! Ты е...ся, Олежек, не хуже того Кирюши. Культуры у нас нет. А история — ну х...и твоя история?

— История сокращает нам опыты быстротекущей жизни, — поддержал теперь Кирилл, быстро глотнув из фляжки, Олега. — Так говорил Пушкин.

— И х...и твой Пушкин?

— Пушкин — наше все. Так говорил Аполлон.

— А че не Зевс?

— Я тебе говорю! Так говорил Аполлон. Правда, однажды его — Аполлона! — выгнали из театра. Но это ничего. Потому что в другой раз из театра выгнали Фаину Раневскую. А ведь сам Уинстон Черчилль говорил, что Раневская — величайшая актриса двадцатого века. Но однажды один режиссер, имени которого история не сохранила, выгнал Раневскую из театра. Он закричал на нее: «Вон из театра!» А она не растерялась и в ответ крикнула этому режиссеру: «Вон из искусства!» Именно поэтому история не сохранила его имени. Так что мы не должны смущаться тем, что когда-то выгнали из театра и самого Аполлона, тем более что он наверняка был пьяный. Он тоже очень любил коньяк.

И с этими словами Кирюша достал из кармана фляжку с коньяком и опять же вонзил в себя рюмку.

— Ты про Аполлона Григорьева, что ли? — вдруг догадался Олежек.

— Разумеется, мой молодой друг, разумеется! Рад за твою удивительную сообразительность, вовсе не характерную для современной советской молодежи и подростков!

После сделанного глотка речь его потекла еще более плавно и как бы даже величаво.

— Так вот, други мои, Аполлон сказал, что Пушкин — это наше все. А ведь Аполлон был величайшим литературным критиком! Сейчас он несправедливо забыт, но, впрочем, что я говорю? Нет, не просто несправедливо забыт! Он замолчан и оболган советскими идеологами от слова «идиот».

— Я бы даже сказал — от слова «х...», — высказал свое суждение Стива.

— Спасибо, Стива, за дополнение, но в другой раз я был бы тебе еще более благодарен, если бы ты не перебивал. Так вот, Аполлон Григорьев был величайшим русским литературным критиком. Александр Блок верно сказал, сравнивая его с Белинским, что у Григорьева было семь пядей во лбу, а у Белинского — одна. В самом деле, тот, кого мы с легкой руки большевичков именуем «неистовым Виссарионом»...