Пан Каетан, казалось, потерял свою привычную властность. Пожав плечами, он неуверенно промолвил:
— Айна или Айла? Не помню точно.
— Анна — хорошее имя. — согласно кивнула пани Стефания.
Она уже взяла бразды правления в доме в свои руки. Энергии у нее стало, хоть отбавляй. После рождения девочки в свои сорок лет она стала выглядеть намного моложе и привлекательнее.
Через две недели у кормилицы, в грудях которой молока хватило бы на троих, началась лихорадка. Левая грудь увеличилась вдвое, покраснела. Затем вся левая половина груди и левая рука вздулись, стали багрово-синюшными. Из Могилева привезли единственного в округе лекаря-хирурга Лейзеровича. Врач тут же вскрыл огромный зловонный гнойник. Вставив в рану привезенную марлю, прокипяченную в соленой воде, хирург, дав наставления, уехал.
К вечеру кормилицу вновь трясло в жестокой лихорадке. Ночью она потеряла сознание. А к полудню следующего дня кормилицы не стало. За сутки, на панском фаэтоне, в поисках кормилицы управляющий объехал Городище, потом, погнав коней вскачь, направился в Плопы, затем в Цауль. Вернулся безрезультатно.
Горничная, по указанию Стефании, тщательно вымыла вымя одной из коров, надоила молока. Разведя пополам с водой, девочку напоили из бутылки, в горлышко которой вставили, свернутый в жгут, кусочек льняного полотна.
Насытившись, девочка успокоилась. Но через день из-за резей в животе она кричала уже безостановочно. Стефания забрала Анету, как она теперь называла девочку, в свою спальню. Всю ночь она не сомкнула глаз, укачивая ребенка. Анета, словно почувствовав, что стало причиной ее болей, отказывалась от коровьего молока. Теперь она беспрестанно кричала еще и от голода.
К утру у Стефании от усталости слипались глаза. От бессонницы подташнивало. Ей казалось, что от погружения в спасительный сон ее удерживают только крики девочки. В полузабытьи и полном изнеможении Стефания присела на кровать. Ей хотелось только одного. Чтобы Анета перестала плакать.
Не отдавая отчета своим действиям, Стефания разорвала на груди сорочку и приложила девочку к своей, ни разу не кормившей, груди. Анета жадно схватила сосок, глубоко поглотив и сжав десенками с неожиданной для ее крошечного ротика силой. Стефания вскрикнула так, как вскрикивала в далекой молодости, когда полный сил Каетан, целуя ее груди и, ставшие твердыми, розовые соски, терял чувство меры и больно и сладко прикусывал их своими молодыми зубами.
Затем тело Стефании охватило расслабление, близкое к небытию. Она совершенно перестала чувствовать свое собственное тело. Необычная, ни разу не испытанная легкость, казалось, приподняла ее высоко-высоко. Отяжелевшие, уставшие за ночь от непривычно долгого ношения живого детского тельца, руки перестали чувствовать вес Анеты.