Чернов посмотрел на часы, на Столбухина и Перова. Ничего не скажешь: точны парторги. Но что это: оба небриты?
Чернов кличет вестового:
— А ну, товарищ солдат, на носочках: парикмахера сюда!
Столбухин и Перов, оба одновременно, хватаются за щеки, как будто у них обоих сразу заныли зубы.
— Товарищ подполковник, мы просто не успели…
— А я ничего и не говорю. Даже сочувствую.
Парикмахер торопливо скоблит Перова: время идет, скоро стрелка сравняется с двенадцатью, тогда хоть на пол бороде бросай!
Все, приходящие на совещание, сперва недоуменно глядят на необычную для совещания картину, а затем приглушенно смеются, радуясь, что сами бриты.
Улыбается и Чернов. Он знает — он добился своего. Парторги еще ревностней, чем раньше, будут теперь биться за опрятность всех солдат без исключения. А разве это мелочь? Разве мелочью было то, когда он лютой зимой (полк стоял в лесу, размещался в землянках) чуть ли не ежедневно выстраивал бойцов: шея вымыта, уши чистые? Нет, это не мелочь, если нет вшивости в полку во время войны в разоренных дотла местах! Это не мелочь, если обмороженных за такую страшную зиму на весь полк раз-два и обчелся, да и то за счет преимущественно трех суток, когда полк лежал на снегу в окружении. Не существует мелочей для политработника, если они касаются жизни человека!
…Гнедая кобыла снова везет меня и Кузнецова, но дорога совсем уж раскисла, и большей частью мы не едем на санях, а оба идем им вслед. Кузнецов перестал понукать животину даже для порядка: все равно бесполезно.
Изредка в тишину поля врывается свист снаряда. Это немцы, обозленные, что сегодня поутру наши артиллеристы со второго выстрела накрыли их колонну на марше, стараются нащупать пушечную батарею. Из воронок густо валит пар от тающей земли. Совсем весна, пахать пора бы!..
Неожиданно с нашей стороны раздается залп трех орудий, и гитлеровцы смолкают.
Кузнецов некоторое время чутко прислушивается, а затем удовлетворенно произносит:
— Накрыли! — и вытирает пот, обильно покрывающий лоб под жаркой меховой шапкой.
Через несколько минут, вне всякой связи с предыдущим, он спрашивает меня:
— Ну как, познакомились с нашим комиссаром?
— Познакомился, — отвечаю я.
— Вот я и говорю: поискать такого! Был у меня и Цыпленкова случай однажды с ним. Не рассказывали вам?
— Нет. Какой случай?
— А когда наш полк в окружение попал. Цыпленков, значит, повар у нас. Наверно, видали: рыжий, мордастый. Ну, как посмотрите, так сразу видно: повар… — Я не стал прерывать Кузнецова: повара как раз чаще всего тощи, как кощеи. — И вот я говорю ему тогда: «Цыпленков, а Цыпленком! Комиссар уже сколько времени ничего не ел, это непорядок». А комиссар не с нами был — он с командиром полка КП вперед выдвинули, а нам приказали сзади оставаться.