Ну Цыпленков, конечно, соглашается: непорядок, это факт. Но возможно ль пройти к КП, нет ли — неизвестно. Потому что немцы и промеж батальонов вклинились.
Берем мы тогда котелки, я — один, Цыпленков — другой, и идем. Идем, идем, доходим до хуторка одного разваленного, вдруг по нас гитлер какой-то, проклятый, из-за дома стреляет. Из автомата. Ну что ты будешь делать!.. А главное, обидно — суп. Комиссар сутки не ел, Цыпленков ему последнее налил, разольем — больше горячего не достать. Вот ведь как…
Поставили мы котелки на землю поосторожнее и поползли к гаду. Подползаю, вижу — у него автомат заело. Колбасится, вражина, затвором дергает. Я, конечно, дожидаться не стал — как тюкну его прикладом! Порядок…
Являемся после этого на КП, докладываю комиссару: «Так и так, товарищ старший батальонный комиссар, кушать надо». А он смотрит на меня, как будто не понимает, кто я и откуда. Правда, и то сказать, горячка на КП такая была, что и вспомнить страшно. Фашист нас в кольце держит, а у нас уже по десять патронов на винтовку осталось… Так вот, смотрит на меня комиссар, а потом даже рассердился: «Зачем, — говорит, — явились? Кто вам позволил соваться сюда? Не нужен мне суп!»
Стою я перед комиссаром как полагается, и хоть вроде прав он, а все ж таки мне обидно. Верно?
Я согласился: действительно, и мне было бы на его месте обидно. Но Кузнецов вдруг хитро подмигнул мне:
— А я говорю: плохо вы нашего комиссара знаете! Слушайте дальше. Ругает он, значит, нас с Цыпленковым, сердится. Цыпленков, как все рыжие, сразу краской до ушей покрылся. Но замечает на мне комиссар немецкий автомат. «Что за автомат?» — спрашивает. Строго так… Я отвечаю: «А это, когда мы котелки в снег ставили, немца убивали. Потом, конечно, котелки обратно достали, но только вам горячая пища без надобности… А автомат — с немца…» Зовет тут комиссар командира полка, говорит: «Давай-ка, Фролыч, суп есть, ты еще такого не едал ни в жисть!» И сам ест и нахваливает: «Ну и супец, всем супам суп!» А суп какой? Известно — холодный…
Ай да Кузнецов, ай да молчальник! Этот его рассказ действительно стоит запомнить. Но Кузнецов еще не кончил, он по-прежнему полон мыслями о Чернове.
— Вот я и говорю. Чем он человека к себе располагает? Тем, что душу открытой держит. Понятно?
— Понятно! — с охотой отвечаю я. И вскользь спрашиваю: — А, кстати, вы не знаете: у него большой сын уже?
— Сын? — Кузнецов задумывается, затем в некотором смущении отвечает: — Я, правду, сказать, даже не знаю: женат ли наш комиссар? Сам он — факт — про каждого в толку знает: и женат ли, и про детей. А про него я как-то не думал, без внимания мне это…