А суд – ты ведь отлично знаешь, какого я мнения о польском кривосудии! – суд бы заключил, что ты сумасшедшая (и не совсем безосновательно – у тебя ведь есть карточка в «желтом доме»), а пан Станислав с женой – преступники (и опять небезосновательно – нельзя же вот так просто оставлять себе ребенка, пусть даже и откопав его из-под листвы и мха!). До окончания судебного процесса малышка Аня – то есть Аля – оказалась бы в детском доме или у временных опекунов. Вдруг бы она попала к каким-нибудь психопатам – бывали же случаи, когда опекуны убивали подопечных?
Если бы ко всей этой катавасии подключился Кшиштоф, юридический отец Али Круль, и – вот смеху-то было бы! – Чарек, ее биологический отец, то твоя дочка торчала бы в приюте для сирот вплоть до совершеннолетия, поскольку все эти годы за нее шла бы борьба между четырьмя сторонами.
Конечно, я бы болела за тебя, хотя твое положение изначально было бы проигрышным: кому-кому, а сумасшедшей ребенка не отдадут, даже если целая армия экспертов заключит, что она уже здорова, как бык; пардон, «убила раз – убьет и снова». Вот что бы ты сделала, услышав приговор суда: «Кинга Круль лишается родительских прав, при этом заботиться об Алиции Круль надлежит…» кому-то там, или вообще никому, или органам опеки и попечительства? Разумеется, ты бы впала в депрессию и покончила с собой, то есть результат для тебя был бы тот же: ты бы все равно умерла, а дочка твоя все детство провела бы в лишениях. А сейчас у нее есть любящие родители; быть может, она вырастет нормальной, счастливой.
Теперь ты понимаешь, Кинга, что, умерев, ты поступила правильно? Что так лучше для твоего ребенка?
Я даже верю, что… именно поэтому ты и умерла: я тебе сказала, что Аля нашлась, что ты ее не убила, что она жива, и ты… решила, что можешь спокойно умереть. Ведь ты мне улыбнулась и сжала мою руку, разве не так? Я помню твою улыбку; наверное, только благодаря этому я не покончила с собой, терзаясь чувством вины – ведь я винила себя в твоей смерти. Это же моя статья убила тебя. Но она тебя и оправдала, не так ли?
Знаешь, что для меня больнее всего? Что ты, такая хорошая, добрая женщина – и, как оказалось, невиновная, – лежишь здесь, под холодным черным камнем (неплохой я тебе памятник поставила, да?), а подлинные извращенцы, все эти Каролины М., мамаши маленьких Пшемеков и Гжегожей, звери в человеческом обличье, садисты, способные замучить до смерти трехмесячного ребенка, – все эти психопаты безнаказанно разгуливают по земле и смеются нам в лицо…
Я не могу этого понять, не могу смириться с этим.