— А что вам дядя Саша принес? Ну-ка!
Дверь отсекла восторженные крики. Храпнев мысленно ее поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.
Героическая дверь!
— Поворкуем? — спросила Дарья.
Они сели на скамью, сделанную из трех, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнев приподнял руку, и Дарья протиснулась под нее головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнев приобнял.
— Все же как ты? — спросил он тихо.
— Занимаюсь тем, чем хочу, — ответила Дарья.
— А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьем шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.
— Романтика!
— Ага. Может, вы с ним помиритесь?
— Мы не ссорились, Леш.
— А выглядит иначе.
— Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.
— Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…
— Я считаю, что это наше будущее.
— Чье? Твое, мое и еще шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?
— Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.
Храпнев, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.
— Хочешь на них посмотреть?
— Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?
— Они теперь держат форму.
— А пальцев на руках?
— У большинства — по четыре. Но у Симки уже пять.
Храпнев погладил Дарью по волосам.
— Бедная, еще три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.
— И научу! Рисунки видел?
— Рисовали под присмотром учителей?
— Да.
— Дашка, — сказал Храпнев, — ты посмотри трезво. Они — дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат — язык, связки, прочее?
Женщина помолчала.
— Я знаю, Леш, — сказала она наконец. — Но они учатся.
— Чему?
— Быть людьми.
— А им хочется быть людьми? — спросил Храпнев. — Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые.