Наконец подошли и османы. Увидав огромное противостоящее одетое в тяжелую броню войско сербов, Мурат остановился. Обстановка сейчас складывалась явно не в его пользу. К тому же султан еще не знал, что с далекой Малой Азии скачет к нему гонец со страшным известием — в Карамании началось антиосманское восстание, возглавленное местным эмиром.
Но, как бы то ни было, не в правилах Мурата было отступать без боя. И он отдал приказ готовиться к сражению.
Выше всех развевалось белое знамя султана, расшитое золотой арабской вязью. Рядом, чуть пониже, реяло красное знамя придворной конной гвардии султана. А еще немного пониже и в стороне — зелено-красное и краснозолотое знамена янычар. Шатер султана был окружен конными отрядами гвардии, которых защищала круговая цепь верблюдов. За верблюдами стояли янычары. А дальше тьмы и тьмы пеших и конных ратников. Войско было готово к битве.
Словно гром среди ясного неба, раздался дружный барабанный бой барабанщиков великого падишаха. Вслед за этим, будто из разверзшегося неба, посыпался ливень острых смертоносных стрел, выпущенных османскими лучниками. Затем обе стороны бросили в бой тяжелую конницу. Навстречу друг другу двинулась пешая лавина. Земля затряслась и загудела под тяжестью тысяч тел, в воздухе зазвенели тысячи мечей, сабель, копий и булав. Ржали кони, кричали люди. А в синем безоблачном небе кружились черные прожорливые стаи воронов.
Битва шла с переменным успехом. То сербы теснили, то шли в наступление турки. И всюду сновали одетые в железо султановы соглядатаи-чауши, призванные следить за тем, кто как дерется с врагом: если кто плохо — беда будет тому воину, великий падишах трусов и отлынивающих от боя не прощает; если храбро — быть тому у падишаха в почете. Потому и боялись воины чаушей, потому и удваивались, утраивались их силы при виде этих стальных надсмотрщиков.
Но не судьба была в этот раз отличиться многим османам. Каждый пятый из них валился наземь замертво, сраженный сербским оружием. Все ближе продвигались ратники Лазаря к Муратову шатру. Вот уже и янычарский полк Хасан-аги вступил в бой. Янычарское дело особое — за их спинами находился сам падишах. Они были тем последним кордоном, пройдя который враги могли нанести непосредственный удар их повелителю — падишаху Мурату. Потому и дрались они всегда с особой яростью. Потому и не бывало пленных среди янычар — они предпочитали смерть позорному рабству.
Саид бился за троих. Он уже даже не считал тех, кто падал, поверженный его мечом, а затем саблей, — устал и сбился со счета. По двое, по трое сербов наскакивало на него, но он был неустрашим. Он замаливал прошлые свои грехи — чем больше от его руки падет гяуров, тем быстрее Аллах забудет его вину. Ни меч, ни кривая сабля не выдержали накала боя, они сломались раньше человека. У него оставался лишь один ятаган, тот самый, посланный ему рукой всевышнего (а может, шейха Ибрагима?). Едва Саид взялся за его рукоять, по полю пронеслось известие — погиб Хасан-ага. На мгновение Саид замер, но этого мгновения было вполне достаточно, чтобы рядом с ним оказался сербский всадник, размахивавший страшным шестопером. Спасения, казалось, уже не было. И тут, в последний миг, будто рука всевышнего толкнула Саида под передние ноги коня. Проскочив между ними, он схватил коня за уздцы и, собрав последние силы, резко потянул их на себя. Конь жалобно и испуганно заржал и, согнув передние ноги, перекувырнулся через голову. Всадник оказался на земле с придавленными ногами. Всего несколько секунд — и отрубленная голова его откатилась далеко в сторону. Саид продолжал битву.