— Ишь, шелудивый! Хинель ему захотелось пограбить!
— А Плехотин, так этот из кожи лезет. Всю сволочь на Хинель тянет, бабы ревут…
Гусаков, потряхивая каштановым чубом, усердно точил лезвие сабли, натирал ее диким камнем. Уголки его губ чуть подрагивали, сдерживая хитрую улыбку.
На соседней полянке человек тридцать артиллеристов тянули две толстые веревки. Лейтенант Ромашкин стоял возле полковой пушки и, покачивая поднятой рукой, командовал:
— Раз, два, тяни! Раз, два, еще! Раз, два, сильно!
Канаты натягивались, как струны, и пели. Артиллеристы, напружинившись, оттягивали тело орудия. Шла заправка противооткатных цилиндров веретенным маслом:
— Стой! Так держать? Заливай! Заканчивай! Теперь опускайте, — распоряжался Ромашкин. Потом нагибался к салазкам орудия, проверял острым своим глазом работу артиллеристов.
— Плохо! Слабит компрессия!
— Накат неважный, товарищ капитан, — под большим углом возвышения и противотанковыми стрелять нельзя. Ствол не удержится… Сорвется!
— Ничего! Дальней стрельбы не требуется. Готовьте для работы шрапнелью, а противотанковую попросим у севцев. Они прикроют нас на случай, если покажутся броневики или танкетки, — сказал я артиллеристам, — главное теперь, чтоб шрапнель без отказа действовала. Попробуйте-ка на картечь!
По лесу раскатился гулкий выстрел, покрывший собой хлопок и чавкающий свист шрапнели. Стакан снаряда с воем воткнулся в отдаленную сосну. Отскочивший в заднее положение ствол медленно накатился.
«До красной линии не дошел», — отметил я про себя и сказал артиллеристам:
— Стрелять можно!
Появился встревоженный Анисименко.
— Как же с маскировкой, товарищ капитан? Ведь нас теперь за десять километров слышно!
— Ничего, Иван Евграфович, — пусть думают, что мина подорвалась. А стрелять больше не станем. Зато на душе спокойнее, когда орудие испробовано.
Мы сидим в глухой балке уже третьи сутки. Несколько партизан во главе с Романом Астаховым распространяют по моему заданию слухи о том, что отряд ушел в Брянские леса.
— Все ушли, только больные и раненые в лесу, мы за ними досматриваем, — говорят они жителям окрестных сел и вместе с бабами ругают меня и Анисименко «за трусость»…
Хинель, Хвощевка, Барановка живут в тревоге, ожидая расправы. Каратели обнаглели. Собравшись робко под Глуховом и Севском, они теперь уже стоят в пятнадцати километрах от леса. Сегодня все их силы скопились в Муравейной. По всему видно, что будут ночевать, а наутро выступят на Хинель.
— Вот когда, — вслух мечтаю я с Анисименко, — можно будет расквитаться с ними за все и собрать богатое вооружение…